повторяю свой вопрос. У Велицких вчера веселился? Когда и как вернулся? Говори, как есть говори.
– А я и сказал вам, как есть, отец. Что мне еще вам сказать?
– Сказать, кто и как привез тебя, пьяного дурака! – Павел Ильич подскочил к сидевшему на кровати Андрею и схватил его за шею. – Говори, с кем и как! По-хорошему говори!
– А что, собственно, случилось, отец? – Андрей невозмутимо сдвинул руку отца с шеи. – Признаться, мне вдруг вчера стало у Велицких так дурно, что я попросил взять мне извозчика и велеть ему довезти меня до дому как можно быстрее. Когда извозчик, наконец, соизволил появиться, мне было уже плохо до такой степени, что я ничего уже не соображал, только просил быстрее привезти меня. А извозчик не спешил, дармоед, пользовался тем, что я не в состоянии на него прикрикнуть, его кляча едва плелась. Доехали, вероятно, уже среди ночи. Ничего, признаюсь, припомнить уже не могу. Вот, какую-то минуту назад вы разбудили.
Павел Ильич щелкнул пальцами: так он делал всегда, когда очень злился и не мог это скрыть. Злиться открыто и, тем более, устраивать скандалы он считал ниже своего достоинства. Звук щелкающих пальцев отца пугал Андрея не хуже розги, со свистом разрезающей воздух. Он ассоциировался с теми редкими моментами, когда отец, пребывая не в духе, вдруг заявлял, что на неделю оставляет Андрея без денег, в которых он так остро и постоянно нуждался.
– Отец, я не понимаю, к чему этот наш разговор? – с едва заметной ухмылкой заметил Андрей. – Я студент, я учусь, я стараюсь делать все, как вы говорите, а маленькие слабости мои, неужели они непростительны?
– Непростительны не твои слабости, а то, к чему они приводят! – хмуро бросил Павел Ильич, не переставая осматриваться в комнате.
– Что произошло? Скажите мне, наконец!
– Сказать ему, видите ли! – Павел Ильич снова подскочил к Андрею, но удержался от того, чтобы дать ему оплеуху или схватить за шею и как следует потрясти. – Рассказать, видите ли, ему, как он мертвецки пьяный приехал на извозчике, а извозчик этим воспользовался и чуть не обесчестил твою сестру. Понимаешь ты это? Понимаешь, что в этом есть и твоя вина, Андрей? Если бы не твоя развязность, если бы не вино, то ничего бы не было! Как это я недосмотрел за тобой?
– Недосмотрели? Отец, я был в обществе, в котором принято немного выпить вина. Если бы я отказался, на меня посмотрели бы как смотрят на детей, которые капризничают. А от вина мне дурно, вы же прекрасно это знаете!
– Вот заладил, дурно ему, видите ли! – Павел Ильич потер переносицу и уже стоя в дверях, добавил: – Ты думаешь, что Тане легче от того, что тебе дурно? Всем нам легче от того, что тебе дурно? Тебе должно быть дурно от того, какой ты ничтожный, от твоей лени и избалованности, будто ты этого сам не чувствуешь! Мой сын! И это мой сын!
Дверь хлопнула, Павел Ильич вышел. Андрей усмехнулся:
– От вас всех мне дурно! Не дано вам понять всего, к чему я стремлюсь. Господи, как тяжело, а вы все суетитесь, без конца суетитесь, аж голова кругом идет от вашего мельтешения!
Андрей
