каретѣ, также улыбаясь и перенося свои глаза выше толпы, чтобы никого не видѣть.
Въ дверяхъ Вронскій поклонился Аннѣ Аркадьевнѣ и спросилъ, какъ она провела ночь.
– Благодарю васъ, очень хорошо.
Она взглянула на мужа, чтобы узнать, знаетъ ли онъ Вронскаго. Алексѣй Александровичъ смотрѣлъ на Вронскаго, вспоминая, кто это.
Вронскій[743] между тѣмъ смотрѣлъ на Каренина,[744] какъ будто въ первый разъ увидѣлъ его:[745] изучалъ всѣ малѣйшія подробности его лица, сложенія, одежды даже.
«Да, онъ уменъ, – думалъ онъ,[746] глядя на его высокій лобъ съ горбинами надъ бровями, – и твердый, сильный человѣкъ, это видно по выдающемуся подбородку, съ характеромъ, несмотря на физическую слабость. Глаза его маленькіе не видятъ изъ подъ очковъ, когда не хотятъ, но онъ долженъ быть и тонкій наблюдательный человѣкъ, когда онъ хочетъ, онъ добрый даже, но онъ[747] не привлекательный человѣкъ, и она не можетъ любить и не любитъ его, я видѣлъ это по ея взгляду».
– Графъ Вронскій.
– А, очень радъ, – равнодушно сказалъ Алексѣй Александровичъ, подавая руку. – Туда ѣхала съ матерью, а назадъ съ сыномъ, – сказалъ онъ, ударяя, какъ имѣлъ привычку, безъ причины на одно слово и, какъ бы отпустивъ Вронскаго, пошелъ дальше, глядя выше людей, но Вронскій шелъ подлѣ и спрашивалъ у Анны, позволено ли ему будетъ пріѣхать къ ней.
– Очень рады будемъ, – сказалъ Алексѣй Александровичъ, все также улыбаясь, – по понедѣльникамъ, – и теперь уже, отпустивъ совсѣмъ Вронскаго, обратился къ женѣ.
– Мари вчера была у[748] Великой Княгини.
– А, – сказала Анна.
Она думала въ это время о томъ, что замѣтила особенный, какъ бы чахоточный румянецъ на щекахъ Вронскаго и складку между бровей. И ей жалко стало его. Но въ ту же минуту она подумала: «но что мнѣ», замѣтила и стала спрашивать о томъ, что ея belle soeur[749] дѣлала у Курковыхъ.
– Что, этотъ Вронскій тотъ, что за границей былъ? – спросилъ ее мужъ.
– Да, братъ нашего.
– Онъ, кажется, одинъ изъ такихъ, что слышали звонъ, – сказалъ съ своей той же улыбкой и ударяя любовно на словѣ звонъ, – но не знаютъ, гдѣ онъ. Но еще разъ меrсі, мой другъ, что подарила мнѣ день, тебѣ карету подастъ Кондратій, а я ѣду въ Министерство.
И онъ, пожавъ ей руку, отошелъ отъ нея.
* № 32 (рук. № 21).
<Онъ уѣзжалъ изъ Москвы неожиданно, не объяснивъ матери, для чего онъ уѣзжаетъ. Нѣжная мать огорчилась, когда узнала отъ сына, что онъ никогда и не думалъ жениться, и разсердилась на него (что съ ней рѣдко бывало) за то, что онъ не хотѣлъ объяснить ей, почему онъ уѣзжаетъ въ Петербургъ, не дождавшись[750] ремонта, который онъ собиралъ въ Москвѣ, и именно тогда, когда она поторопилась вернуться изъ Петербурга, чтобы быть съ нимъ.
– Простите меня, maman, но я, право, не могу оставаться уже по одному тому, –
[золовка]
