чтобы прислали следователя, пусть разберется. Чего они хотели от Хьюберта? Что собирались с ним сделать?
Никто не высказал никаких предположений. Даже Хьюберт молчал, с благоговейным ужасом представляя свою возможную судьбу. В течение вечера его рассказ прерывался общей беседой о сопутствующих материях, как то убийства и привидения; после таких разговоров мальчики были взвинчены. И в самом деле, каждый из них – правда, в разной степени – уверовал, что в окрестностях орудует банда похитителей.
– Не нравится мне все это, – повторил мистер Блэр. – Провожу-ка я вас, ребята, по домам.
Бэзил с облегчением поблагодарил. Вечер удался на славу, но джинны, выпущенные из бутылки, частенько отбиваются от рук. Ему совершенно не улыбалось пробираться темными улицами в одиночку.
В прихожей Имоджен, воспользовавшись несколько томным прощанием своей матери с мистером Блэром, поманила Хьюберта обратно в библиотеку. Готовый к новым напастям, Бэзил навострил уши. Раздались шепотки, а потом короткая возня, за которой последовал нескромный и совершенно недвусмысленный звук. С упавшим сердцем Бэзил шагнул за порог. Он ловко подтасовал колоду, но Судьба в конце концов достала из рукава свой козырь.
В следующую минуту они уже стайкой шагали по улице, с опаской озираясь на каждом углу. Ни Бэзил, ни Рипли, ни Билл не смогли бы объяснить, что ожидали увидеть, боязливо вглядываясь в зловещую темноту переулков, тени величественных темных деревьев и глухие ограды, – по всей вероятности, тех же гротескных, обросших головорезов, которые этим вечером подкарауливали Хьюберта.
VI
Через неделю Бэзил и Рипли узнали, что Хьюберт с матерью уехали на лето к морю. Бэзил даже расстроился. Он хотел перенять у Хьюберта несколько изящных трюков, которые производили неотразимое впечатление на его сверстников и могли бы оказаться весьма кстати осенью, когда начнется учеба в колледже. В память об увиденном он тренировался прислоняться к дереву, словно промахиваясь, учился скатывать по руке роликовый конек, а заодно взял привычку лихо заламывать кепи, как это делал Хьюберт.
Это продлилось недолго. Со временем он понял, что мальчики и девочки, которые слушали его рассказы буквально шевеля губами от волнения, никогда не будут смотреть на него так, как они смотрели на Хьюберта. Поэтому он отказался от шумных смешков, так раздражавших маму, и снова стал надевать кепи ровно.
Но происшедшие в нем перемены были гораздо глубже. Он уже не был уверен, что хочет войти в число благородных грабителей, хотя у него по-прежнему захватывало дух, когда он читал об их подвигах. Еще тогда, за калиткой Хьюберта, он на миг ощутил свое душевное одиночество и решил для себя, что любые комбинации взятых из жизни материалов нужно ограничивать надежными рамками закона. А еще через неделю он обнаружил, что больше не горюет из-за утраты Имоджен. Встречая ее, он видел в ней только соседскую девчонку, которую знал всегда. Моментальный восторг того вечера родился преждевременно,
