царю, отец солдатам.Да жаль его, сражен булатом,
И спит в земле сырой.[13]
В конце восьмидесятых Правилов порой жалел, что его пощадил упомянутый поэтом смертоносный булат, и он не улегся в родной чернозем. И дело с концом. Возможно, ему смог бы помочь психолог, но, на дворе стояли те времена, когда желающего побеседовать с психологом скорее всего отправили бы к психиатру. А между тем, пустота внутри глодала его изнутри как болезнь. Ее требовалось чем-то заполнить, и вот тут Правилов крепко ошибся, посчитав водку неплохим наполнителем. В результате он потерял семью.
– Получи, сучка! – орал Правилов, награждая Настю увесистыми тумаками. Впервые за все супружество. Анастасия, как и любая женщина, разбалованная мужем, ни разу в жизни не распускавшим руки, была просто оглушена. К счастью, он сохранял какую-то долю вменяемости и бил не во всю силу, так что до больницы, в конце концов, не дошло. Лиля не застала начала скандала, она только вернулась с занятий. Оставалось предположить, что отец крепко выпил на кухне в компании какого-то незнакомого майора, а мама сделала замечание. Анастасия Титовна пришла с базара, груженая сумками как вол. Раздражение заставило ее позабыть о том, что давить на совесть совершенно пьяного человека по-крайней мере бесполезно, а иногда еще и небезопасно. Настя этого почему-то не учла.
– Я тебе, корова неумная, покажу, где, блядь, твое место! – услыхала Лиля еще с лестничной клетки. И побежала на голоса. Она увидела мать, к тому времени повалившуюся на пол. Отец стоял над ней с тупым лицом и стеклянными глазами ожившего манекена. Лиле показалось, что он замахивается, и она бросилась к нему, визжа.
– Папа, что же ты делаешь?! – Лиля повисла на руке отца, но он стряхнул ее легко, как пушинку.
– Подонок! – страшным голосом завопила Анастасия. Возможно, не стоило так орать, но, кто при таких обстоятельствах просчитывает ситуацию на несколько шагов вперед. Вопли воздействовали на Правилова, как красная тряпка тореадора. Наклонившись, он схватил жену за волосы. Настя хрипела от боли и вырывалась, извиваясь, словно щука на крючке. Олег Петрович дал ей пару затрещин.
– Что ты делаешь, гадина?! – Лиля вскочила на ноги. Она впервые обозвала отца так грубо. Да и вообще обругала.
Лиля метнулась к отцу, молотя его прямо по лицу. По такому родному лицу, теперь ненавистному и чужому. С таким же успехом она могла попытаться расшатать кирпичную кладку. И все же отец выпустил мать. Схватил Лильку за голову и толкнул лбом в дверь. Со звоном посыпалось толстое рифленое стекло. Лиля, хрипя, повалилась на пол.
Потом он, конечно, молил о прощении, и даже падал перед ними на колени. А затем, непрощенный, сидел на кухне, с белым лицом и дрожащими руками. Протрезвления всегда паскудны, в особенности, если приходится краснеть, сожалеть о содеянном, а то и вообще хвататься за голову: «Я?! Я это сотворил?! Да не может такого быть!»
Мама
Из стихотворения «Бородино» (1837) М.Ю.Лермонтова (1814–1841)
