нехорошее.
Инструктор Телегин любил гармонь, тихие вечера на закате, рыбалку, а ему приходилось летать в тылы противника, выбрасывать литературу, оружие, группы подрывников и разведчиков. Отрываясь от площадки самолета, они падали на чужую, враждебную, неизвестную им землю. Одних Телегин знал и сочувствовал им: «Вот и они не увидят ни гармони, ни ласкового заката…». К другим относился равнодушно: «У каждого своя судьба, свое дело» – думал он. Его делом было подготовить парашютистов, проинструктировать их, проверить матчасть, помочь преодолеть ту самую секунду, что отделяет человека на твердой площадке самолета от пустоты зияющей бездны без опоры, без защиты. И на этот раз он также поторопил парашютиста.
– Ну!
Ответа не последовало. Парашютист не отвечал.
– Прыгайте!
Парашютист крепко сжимал пальцами косяк дверцы. Даже в темноте неосвещенного самолета видно было как он побледнел…
Телегин попробовал оторвать от косяка его руки, ничего не получалось. Впрочем, Телегин и сам знал, что рук парашютиста ему не оторвать. Самолет делал четвертый круг над вражеской территорией и Телегин нервничал. Темнота внизу молчала, но в любой момент их могли засечь вражеские зенитки и тогда, даже если бы и удалось уйти невредимым, задание все равно осталось бы невыполненным. Второй раз! Да, второй раз. Телегин возил этого парашютиста на выброс и второй раз повторялась с ним такая история.
– Бейте! – приказал он бортмеханику и стрелку-радисту.
Никакие человеческие пальцы не смогли бы выдержать подобное испытание. Парашютисту отбили левую руку, правую берегли – нельзя было выбрасывать разведчика без рук – но ничего не помогало. Парашютист стоял окаменев, не отпуская дверцу, не пытаясь оторваться и не произнося ни слова.
Вышел штурман.
– Долго вы еще?
– Да вот… – Телегин кивнул в сторону дверцы. Бортмеханик и радист все еще силились оторвать руки парашютиста, но тот, здоровый широкоплечий великан, стоял устойчиво, широко расставив ноги и вцепившись в дверцу мертвой хваткой. Два человека ничего не могли с ним поделать…
Самолет лег на обратный курс. Как только отошли от места выброски, парашютист отпустил дверцу, шатаясь прошел вглубь самолета и тяжело опустился на тюк с радиостанцией. Так и сидел он до самого аэродрома, поникнув головой и как ребенка прижимая к груди изуродованную руку.
Экипаж молчал. Никто не мог назвать парашютиста трусом. Его знали, видели не раз на аэродроме, в форме полковника с двумя рядами орденов на груди. И ордена эти были получены за действия в тылу врага. Не один раз он переходил линию фронта и возвращался, не один раз смотрел в глаза смерти, но то происходило на земле, а тут надо было прыгать. Прыгать! А прыгать он не мог.
Телегин понимал его. Он видел и не таких людей, а опытных бывалых парашютистов, имевших десятки, сотни прыжков, и которые вот так же бледнели, хватались за косяк дверцы… и возвращались. Он знал случай, когда однажды один парашютист, прыгая из корзины аэростата, в последний момент испугался и ухватился за края
