горячие лучи еще невидимого с земли солнца окрасят пурпуром поднявшуюся в синюю высь скульптуру Ильича: он первым видит солнце.
С головокружительной высоты великий Ленин простирает руку над Москвой, над всей необъятной страной нашей.
И, может быть, в ту же минуту из рабочей комнаты в Кремле сюда будет обращен спокойный и мудрый взгляд Того, кому вверил Ленин исторические судьбы коммунизма».
Книга Анатолия Логинова «Наша Москва» – откуда, собственно, был взята эта цитата, вышла в 1947 году. Не остается сомнений в том, кого автор имел в виду в самом последнем абзаце.
Любопытна в этом смысле книга Лопатина и Романовского «Москва 1945 года», появившаяся в 1939 году. Он в ней пишет о Дворце Советов как о деле завершенном: «Экспресс, громыхая на рельсовых стыках, легко взял небольшой подъем – и вдруг за поворотом возникло бесконечное море огней. В самом центре этого огненного половодья, в высоте над миллионами светящихся точек, различался туманный силуэт колоссальной человеческой фигуры. Гигантская рука статуя была простерта над мировым городом…
– Ленин, – прошептал Герасимов. – Дворец Советов!..
Подъехав к Дворцу Советов, Герасимов убедился, что в его распоряжении еще добрых полчаса. Он решил обойти вокруг Дворца.
Перед главным входом на небольшой высоте недвижно висели в воздухе два серебристых привязных аэростата. Между ними, подвешенный на толстых тросах, спускался громадный экран телевизора. Перед ним уже собралась многотысячная толпа москвичей. Они ждали. Вскоре на экране возникнет трибуна Большого зала, появятся знакомые лица вождей и радиорупоры разнесут над Москвой речи ораторов.
Иван Артемьевич шел дальше… На фасаде Дворца, окружая его со всех сторон, растянулась гигантская высеченная из гранита лента барельефов. Перед Герасимовым проходила история героической борьбы угнетенных всего мира за счастье человечества. Он видел колонны рабов, восставших против цезарского Рима под предводительством мужественного Спартака, толпы немецких крестьян, штурмующих мрачные замки феодалов, фигуру Ивана Болотникова, ведущего свою сермяжную рать на боярскую Москву, видел трагическую гибель Парижской коммуны и взятие Зимнего дворца…
За четверть часа до открытия съезда Иван Артемьевич через 38-й подъезд вошел во Дворец и поднялся на лифте-экспрессе.
Перед ним раскрылась бесконечная анфилада огромных фойе. Мрамор, цветы, картины, скульптура. В одном из фойе Герасимов долго стоял перед бронзовым бюстом своего старого друга, Героя социалистического труда, агронома Митрофана Федоровича Завьялова. Он пошел дальше. И не было конца нарядным, торжественным залам…
В каждом фойе был свой особенный, присущий только ему климат: знойный, сухой воздух казахских степей, аромат цветущих яблоневых садов Украины, смоляной запах хвойного вологодского леса и воздух
