его прикосновение обожгло кожу.
– Вы не хотите заниматься со мной любовью. Зачем вы здесь?
Она сглотнула.
– Хочу, просто боюсь.
– Чего?
Лексингтон склонил голову и поцеловал ее чуть ниже скулы. Венецию пронзила дрожь.
– Просто… прошло слишком много времени.
Он взял ее за предплечья, обжигая сквозь шелковую ткань рукавов.
– Сколько?
– Восемь лет.
Он обхватил ладонью ее затылок и поцеловал без тени колебаний, раздвинув ее губы. Поцелуй имел вкус арабского кофе, чистый и крепкий, как его воля. И она ощутила эту волю глубоко внутри себя, в местах, дремавших почти десять лет.
Лексингтон отстранился – слишком быстро, как ей показалось. Корабль раскачивался на волнах, но ярость моря не шла ни в какое сравнение с бурей чувств, бушевавшей у нее внутри.
– Где дверь? – нетвердым голосом спросила Венеция.
Он ответил не сразу. В непроницаемой тьме она могла только слышать его дыхание, чуть более прерывистое, чем обычно.
– В пяти шагах позади вас. – Он помедлил мгновение. – Проводить вас до двери?
– Нет, – сказала она. – Отведите меня в противоположную сторону.
В спальне было еще темнее, чем в гостиной. Кристиан остановился у постели. Под его большим пальцем, лежавшим на запястье баронессы, бешено пульсировала жилка.
Он разжал ее крепко стиснутый кулачок. Она была так напряжена, что, казалось, внутри у нее идет полномасштабная война. Но под всем этим напряжением и сопротивлением пульсировало возбуждение, с каждым из ее прерывистых вздохов становившееся все более очевидным. Кристиан не мог припомнить, когда в последний раз бывал так возбужден.
Обхватив ее лицо ладонями, он снова поцеловал баронессу. У нее был вкус чего-то невероятно чистого, как снег или талая вода, и такой же свежий запах. Без намека на мускус или цветочную сладость, только благоухание свежевымытых волос и кожи, согретой теплом ее тела.
Баронесса издала тихий горловой звук, и Кристиана пронзила похоть. Его пальцы дрожали от нетерпения, когда он расстегивал лиф платья, снимая слои ткани, заключавшие ее тело.
Хотя его больше интересовала ее реакция, чем ее плоть, сама шелковистость кожи делала его хмельным от желания. Он снова прильнул к ее губам, вторгаясь языком в рот и прижимаясь к ней всем телом.
Она задрожала. Неужели она чувствует его через все то, что на ней надето? Он был тверд, раскален и почти безумен. Затем она сделала нечто, что влило в его жилы новый огонь: помогла ему снять с себя корсет, их пальцы работали вместе, расстегивая крючки.
Корсет символизировал врата замка. Когда он снят, все остальное формальности. Кристиан вытащил шпильки из волос и избавил ее от остатков одежды. Он старался касаться ее как можно меньше, не доверяя своей обычно железной выдержке.
Оставшись обнаженной, она спросила:
– Я по-прежнему могу уйти?
– Да, –
