Он-то думал, что платит мне за мой труд. – Сократ подался ближе, понизив голос до заговорщического полушепота. – А на деле заплатить ему должен был я. Ведь так?
Он хватил по столешнице кулаком с таким азартом, что рыба на ней слегка подпрыгнула.
Ксенофонт поднял взгляд на стукотню сверху. Уж лучше б его старый учитель взял дар или даже долг и перебрался в более приглядный квартал Афин, но Сократ об этом и слышать не хотел. По другую сторону стены затеяли спор соседи – настолько громко и звучно, будто они находились непосредственно здесь. Перекрывая их сварливые голоса, Сократ продолжал:
– Однако ты меня отвлекаешь, Ксенофонт. Этими своими разговорами о рыбаках и травах. Вернемся лучше к твоей дилемме. Меня не радует, что ты сердишься. Итак… Если ты отложишь мысль нападать на тех безусых юнцов и не будешь грозить им, словно немощная старуха, то соберешь ли ты их подле себя с целью вразумить не задирать тебя и не кидаться камнями?
– Вряд ли, учитель. Мое достоинство этого не выдержит.
– Это так. Озорники бывают грубы, это я до сих пор помню. Слабость они осмеивают. И все же излишняя строгость с ними тебе ни к чему. Или ты будешь колотить их палкой, раздавая пинки и тумаки?
Мне кажется, это все равно предпочтительней, чем копис.
– Возможно, – ответил Ксенофонт, блаженствуя от этой умозрительной сцены.
За разговором он быстро и сноровисто рубил дикую зелень, каждую горсть кидая в объемистую чашу, рассчитанную на семью.
– Ты не принес с собой вина? – спросил Сократ. Ксенофонт смущенно потряс головой. Философ с улыбкой потянулся под стол и, достав оттуда старый кувшин, вынул из него затычку.
– Ничего, здесь кое-что есть. Люди, наделенные даром слова, не могут вести беседу на сухую. Но я же не конь и не вол, чтобы пить воду. Человек пьет вино, чтобы согреть кровь, выйти за свои пределы и вернуться в себя с уже иным суждением. Экстаз, этот выход за пределы, – залог и секрет хорошей жизни. Всегда быть собой чересчур утомительно.
Ксенофонт невольно улыбнулся тому, как пожилой философ поставил перед ними две грубые глиняные чаши и наполнил их.
– В отличие от меня моя дорогая Ксантиппа особой ценности в вине не видит. Она, знаешь ли…
При виде спускающейся по лестнице жены Сократ бдительно сменил тон:
– Мой драгоценный цветок, к нам за вечерней трапезой согласился присоединиться Ксенофонт. Ты разве не слышала, как я звал?
– Слышала, – бросила в ответ Ксантиппа.
Она выглядела раздраженной, и Ксенофонт отвел взгляд в сторону, давая супругам возможность перемолвиться.
– Ты знаешь, что дети опять лазали по соседской крыше?
– Любимая, у нас гость. А мальчикам лазать свойственно. Это в их природе.
– Гм. Чего бы не лазать, если их в этом поощряют. Милости просим в наш дом, советник, – сказала гостю Ксантиппа, как будто только сейчас его заметила.
Гость,
