артурец… из плена японского я, – сообщил Блохин. – С Дмитрием Павловичем вместе…
– Погоди, погоди, – прервала его старуха. – Да неужто от Митеньки, племянничка моего? – спросила она уже сквозь слёзы и громко крикнула в глубь двора: – Никиш, скорее, тебя кличут!
На её зов из дома вышел мужчина средних лет, в очках, пышноусый и бритый.
– Кто кличет? – строго взглянул он на Блохина.
– Да вот он, солдатик, от Митеньки, – объяснила старуха.
Блохин торопливо достал из кармана шинели письмо, передал Серёгину.
– А сам он где же? – побледнел тот, и скулы его будто закаменели.
Блохин молча опустил голову. Старуха припала к забору, заголосила. Серёгин прикусил нижнюю губу, глухо кашлянул, потом медленно прочитал письмо.
– Нерадостную весть принёс ты нам, Филипп Иванович, – промолвил он, наконец. – Хорошо про тебя пишет Митяй наш здесь. Спасибо тебе, что жалел брательника моего. Заходи в дом, коль не из пугливых.
– Я вроде не из таких, – отозвался Блохин.
В комнатке маленькой, но чистой, с накрахмаленными марлевыми занавесками и с геранью на окнах Блохин увидел стоявшего у стола коренастого мужчину с морщинистым лицом и пышной, тронутой сединой шевелюрой.
– Вот познакомься, Иван Герасимович, – обратился к нему Серёгин, входя вместе с Блохиным в комнату. – Интересно тебе будет. Солдат, слуга царя и отечества, порт-артурский герой. Прямо из плену, с Маньчжурии, хочет нашего пороха понюхать.
– Ну что ж, – пожимая руку Блохину, сказал Иван Герасимович. – Это можно. Сам-то кто будешь: мужик или рабочий? Рабочий? Выходит, наш брат. И много у вас таких?
– Да, почитай, добрая половина солдат. Горюшка хватили через край. Попили с нас кровушки – поумнеешь враз. Такого навидались: как генералы продавали нас японцу с потрохами, а царь-батюшка кресты им на пузо вешал за геройство. Если б воля моя была да силы поболе – повесил бы всех на первом поганом суку. А тут едем эшелоном, слышу – бунтует народ расейский… Вот думаю, мать честная, это дело по мне. Жив не буду, если не подмогну.
Блохин разволновался под пристальным, внимательным взглядом Ивана Герасимовича, душой почуял: башковитый, сильный мужик. Этот знает, куда идти. Этот правде научит, не подведёт.
– Братцы, я уж с вами, – проговорил Блохин. – Век благодарен буду.
– Да что ты взмолился? – Серёгин положил Блохину руку на плечо. – Желаешь, идём с нами. Нынче демонстрация рабочих Пресни. Вот поглядишь, как народ расейский бунтует.
Когда они вошли во двор Прохоровки, Блохин ахнул от удивления: такого собрания народу он отродясь не видывал. Всюду, куда хватало глаз, сидели, стояли люди. Море голов – шапки, картузы, платки… Слышались смех, песни. На ветру развевались кумачовые полотнища…
– Ай да ну, сколько вас! – с восхищением проговорил Блохин.
– Сейчас будет митинг, рабочие будут говорить. Вон там видишь деревянное одноэтажное здание? Это Малая кухня.
