нельзя, – невесело усмехнулся Егорий Савелич. – Даже тебе, кровиночке моей. Свело нас когда-то поручение государя Петра Алексеевича. Было оно столь секретным, что никому о нём, кроме меня, Ушакова, да государя, упокой Господь его душу, знать не полагалось. Ни в какие промемории оно не попало. Был я в ту пору столь же молод годами, как ты. Только-только прапорщика получил…
– Успешно выполнили сие поручение? – не стерпев, перебил отца Иван.
Егорий Савелич остановился, сухо сказал:
– Не сомневайся. В полной мере выполнили.
И снова быстро и как-то сутуло склонив спину, пошёл, отчего Ивану было просветление – непростую задачку задал тогда покойный император отцу с Ушаковым. Не из тех поручение, коими хочется гордиться всю жизнь.
За спиной кто-то весёлым голосом завопил: «Па-а-ди, па-а-ди!». Раздался страшный грохот.
Елисеевы едва успели отскочить в сторону.
По улице, звеня колокольчиками, пронеслась карета со скачущим впереди мальчишкой-форейтором (он и кричал), толстым усатым кучером и двумя лакеями в шёлковых ливреях на запятках. Сопровождали экипаж четверо гайдуков верхами.
Вид гайдуки имели самый залихватский. В руке пика, за поясом пистолеты, сбоку сабля. Красота!
На дверях кареты был изображён герб, но Иван в геральдике разбирался слабо, и владельца роскошного выезда опознать не мог. Зато Елисееву-старшему хватило одного взгляда:
– Трубецких[1] экипаж. Уж им-то указ не писан.[2]
Больше происшествий по пути к дому Ушакова не случилось.
В Петербурге Иван был впервые, и тут ему не нравилось. Сыро, холодно, неуютно.
Горожане подстать погоде – такие же смурные, неразговорчивые. Спешат куда-то, словом не перемолвятся. Лишь у рынка царило оживление, хотя Иван сразу отметил, что выбор небольшой и цены кусаются.
Вдоль широкого проспекта одинаковые дома – мазанки, выстроенные по одному «образцовому» проекту. Отличались они меж собой разве что цветом черепичных крыш. Вид имели непривычный, скорее полуголландский, нежели русский, потому казались несколько невместными.
По широко раскинувшейся Неве плыли одинокие кораблики и целые флотилии. Попадались изрядно украшенные судна с разноцветными парусами и флажками. Через каналы были перекинуты деревянные мосты с перилами. Внизу медленно текла мутная вода.
Дом Ушакова охранялся солдатским постом. Бывший за старшего караульной команды капрал в низко нахлобученной треуголке, укутанный в зелёный плащ-епанчу, выслушав рассказ Елисеева-старшего, развёл руками:
– Генерал ещё возвратиться не изволили. Так службой заняты, что не кажинную ночь дома ночуют. Всё в делах, всё в заботах.
Солдаты закивали, подтверждая слова капрала.
– А где же он обычно пребывать изволит? – расстроенно спросил Егорий Савелич.
– Ступайте в Петропавловскую крепость, ваша милость.
Князья Трубецкие имеют в гербе щит, разделенный на четыре части. В первой части: в золотом поле два грифа, стоящие на задних лапах, держат передними лапами российско-княжескую шапку; во второй части герб королевства Польского: одноглавый орел с распростертыми крыльями, но в голубом поле белый; в третьей части герб великого княжества Литовского: в красном поле всадник, скачущий на белом коне с поднятым мечом. В четвертой части: в серебряном поле голова быка. Щит покрыт княжескою мантией и российско-княжескою шапкой.
Речь идёт об указе кабинет-министра князя А.М. Черкасского от 25 января 1735-го года, запрещавшем быструю езду по Санкт-Петербургу.
