Что повторить?
– Про кукурузу.
– Ну… хм… прежде чем умереть, он съел какое-то блюдо из макарон с кукурузой.
– А еще с чем?
– Они упоминали мяту… и одуванчики.
На какой-то миг он застыл в молчании, потом попросил стул и уселся на него ко мне лицом, строго приказав хоть на секунду прекратить хлебать этот дурацкий суп.
– Кукуруза, мята, одуванчики?.. Это точно?
– Ну да. Хотя я сроду ни о чем таком не слыхал. Верно, ма? Ты сама когда-нибудь готовила такое?
Мать, встревожившись, поклялась перед Господом Богом, что никогда в жизни не соединила бы три этих ингредиента в одной кастрюле. Она даже не знает, что это за мята такая. Но ей тут же захотелось узнать, какие именно макароны нашли.
– Pasta fino о pasta grosso?[6]
Я ответил то же самое, что и судебный врач: поди узнай теперь…
Внезапно отец принялся бормотать что-то неразборчивое, словно пьяный, потом проковылял к маленькому буфету и вытащил оттуда бутылку граппы. Мать и слова сказать не успела, как он уже хлебнул пару раз прямо из горлышка и замер на секунду, чтобы остудить обожженную глотку. Эта бутыль была для него под запретом, и он это знал. Но мать, видимо, почувствовала, что сегодня вечером он не потерпит никаких возражений. Впрочем, мне все-таки любопытно было узнать, с чего это вдруг ему пришла охота глотнуть чего покрепче.
Ставя бутылку на место, он произнес одно-единственное слово:
– Ригатони…
Секундное замешательство.
– Что ты этим хочешь сказать? При чем тут ригатони?
– При том, что это их он съел. Ригатони.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда. Знаю, и все тут.
Веский аргумент, ничего не скажешь. Он такие доводы просто обожает.
– Да объяснишь же ты наконец, роrсо Juda!
Кстати сказать, ригатони – это такие крупные макароны, не только с солидным отверстием, но еще и рифленые, чтобы как следует впитывать соус. В общем, достаточно внушительный калибр, чтобы любую семью расколоть надвое, когда одни «за», другие «против», а у нас в оппозиции всегда был один только отец. Он терпеть не может макароны, которые надо есть поштучно, когда одной макаронины достаточно, чтобы набить рот. Зато он страстный поклонник капеллини, самых тоненьких из спагетти, которые ломают натрое, прежде чем бросить в кипяток, и варят буквально несколько секунд. Возможно, ему нравится лавирующее, словно в слаломе, движение вилки среди этой зыбкой энтропии, а может быть, ощущение чего-то невесомого, почти газообразного, прикасающегося к нёбу. Кто знает. Но от своего он не отступается. Он, правда, и раньше всегда кривился, когда матери случалось готовить нам ригатони, но приплетать их к смерти Дарио – это он хватил лишку.
– Может, скажешь все-таки, в чем тут дело? – спрашиваю я его с полуулыбкой, но слегка повысив голос.
Вместо ответа он вновь включает телевизор и устраивается в своем кресле.
Толстые или тонкие?
