в полу церкви благодарными жителями в память выдающихся граждан Дартфорда, открутят и выбросят. А что будет с фреской, изображающей святого Георгия? Ее закрасят. Часовню Святого Томаса Бекета снесут, поскольку король считает его бунтовщиком, врагом королевской власти, и все часовни, все статуи, воздвигнутые в честь этого замечательного человека, будут разрушены и уничтожены.
Брат Эдмунд прокашлялся:
– Мне надо в лазарет. Боюсь, у свечных дел мастера водянка. – Он повернулся к сестре. – Помогать мне сегодня не нужно, иди-ка лучше домой и сиди там тихо.
И вдруг я вспомнила:
– Ткацкий станок! Сегодня я могу получить свой ткацкий станок! – И дернула сестру Винифред за рукав. – Послушайте, пойдемте с нами в строительную контору, сестра Беатриса тоже пойдет!
Но моя подруга закашлялась и покачала головой. В трудные минуты бедняжка всегда начинала задыхаться.
Брат Эдмунд знаком велел мне подождать его, а сам торопливо повел сестру через улицу домой. Вскоре он вернулся и спросил:
– Может, вы лучше заберете свой станок завтра, сестра Джоанна?
– Но я так долго ждала его, – недовольно проговорила я.
Он посмотрел куда-то через мое плечо и нахмурился:
– Нет, вы только подумайте, она ведь за нами следит.
– Кто? – Я обернулась.
Из окна церкви на нас подозрительно смотрела женщина. Все та же госпожа Брук.
– Вы знаете ее? – спросила я.
– Ее муж, господин Брук, выстроил в Овери огромный дом.
– Но это не дает ей права указывать нам, что можно делать, а что нельзя.
Брат Эдмунд покачал головой:
– Сестра Джоанна, пожалуйста, не забывайте, что в этом городе нас некому защитить. Мы должны, как сказала сестра Элеонора, покориться. Вести себя тише воды ниже травы.
Я смотрела на окно церкви, на лицо госпожи Брук, освещенное неровным светом свечи, которая скоро погаснет навсегда. Покориться? Нет, все в моей душе решительно восставало против этого.
Вдруг я заметила, что на Хай-стрит появился и, ковыляя, направляется прямо к нам Джон. Много лет назад бедняга тронулся умом, а когда умерли его родители, Джона приютила богадельня при монастыре. У него в городе имелись родственники, но им было просто не справиться с сумасшедшим. Когда же монастырь упразднили, Джона перевели в городскую богадельню. Но там ему не особенно понравилось, и безумие приняло буйную форму, он стал выходить из себя по малейшему поводу. Отказывался стричь бороду, заявлял, будто бы он Иоанн Креститель. Но ночевал, к несчастью, всегда в богадельне, досаждая прочим ее обитателям. А днем бродил по улицам, выкрикивая всякую тарабарщину. Мальчишки смеялись над безумцем и бросали в него грязью. Все мы, бывшие монахи и монашки, сочувствовали Джону. Однако он все равно считал, что во всех его несчастьях виноваты именно мы, бывшие насельники, а ныне изгнанники Дартфордского монастыря. Особенно он невзлюбил, непонятно
