случилось полгода назад, и Эмили уже оправилась от потрясения. В обществе ее перестали чураться; люди изо всех сил старались загладить вину за проявленную в свое время подозрительность и трусость. Однако приличия требовали, чтобы вдов все видели скорбящими, особенно если они принадлежат к таким древним и титулованным фамилиям, как Эшворды. Тот факт, что Эмили еще не исполнилось тридцати, никак не отменял обязанности сидеть дома, принимать только родственников и все время носить траур. Ей не пристало появляться на общественных мероприятиях, которые могли считаться фривольными или развлекательными, и она была обязана все время сохранять серьезный вид.
Для Эмили все это было почти невыносимо. Первым делом, как только убийца Джорджа был найден, а дело – закрыто, она уехала в деревню вместе с Эдвардом, желая побыть в одиночестве и помочь сыну привыкнуть к смерти отца и своему новому положению. С наступлением осени Эмили вернулась в город, но приемы, оперные спектакли, балы и суаре, к которым она привыкла, теперь стали недоступными. Друзья, приходившие к ней, были до смешного серьезными; никто не сплетничал, не обсуждал моду, новую пьесу или чей-то флирт, полагая эти темы слишком незначительными по сравнению с ее скорбью. Время, проведенное Эмили дома, когда она писала письма, играла на пианино или занималась бесконечным шитьем, было неиссякаемым источником раздражения и недовольства.
Естественно, Шарлотта пригласила Эмили на Рождество – с Эдвардом, для которого детское общество будет самым лучшим подарком.
Но что будет после Рождества? Эмили придется вернуться в городской дом Эшвордов, в одиночество и невыносимую скуку.
По правде говоря, как бы сильно ни любила Шарлотта свой дом и детей, но шесть месяцев безвылазного сидения дома подействовали бы даже на нее. Она спросила Томаса о его новом деле не просто из супружеского участия – в ее интересе присутствовала и жажда приключений.
На следующий вечер она подготовилась тщательнее. После ужина они уселись у камина в гостиной; дети давно спали, а Шарлотта шила украшения в виде бабочек для рождественской елки.
– Томас, – небрежно заметила она. – Если твое новое дело несерьезное – просто формальность, как ты выразился, – ты, наверное, сможешь отложить его, пока не пройдет Рождество? – Она не поднимала головы, внимательно следя за нитью и тонкой тканью, которую шила.
– Я… – Питт помялся. – Думаю, дело серьезнее, чем казалось вначале.
Шарлота с огромным трудом сдерживала любопытство.
– Интересно. Как это?
– Ограбление, которое трудно понять.
– О. – На этот раз не было нужды притворяться безразличной. В ограблениях нет ничего личного, а потеря имущества Шарлотту не интересовала. – И что же украли?
– Две миниатюры, вазу, пресс-папье и первое издание
