этих воспоминаний лицо Фелдера залила краска стыда. Он сам клюнул на эту приманку. Если бы пациента не удалось быстро вернуть на место, карьера доктора оказалась бы под угрозой. Как бы там ни было, но его все же отправили в принудительный отпуск. Это была оплошность, непростительная оплошность. И вот он снова здесь. Почему его так тянет к этому пациенту, как мотылька на пламя свечи?
Санитар отпер тяжелую стальную решетку, и они продолжили путь по другому нескончаемому коридору, отзывавшемуся на каждый шаг гулким эхом. Наконец остановились возле двери, ничем не отличимой от прочих, за исключением того, что рядом с ней стоял охранник. Остром обернулся к Фелдеру:
– Хотите, чтобы я присутствовал при разговоре?
– Спасибо, но в этом нет необходимости.
– Тем лучше. И помните: десять минут.
Ключом, висевшим на тяжелой цепи, Остром отпер дверь, затем приоткрыл ее.
Фелдер зашел в комнату. Дверь захлопнулась, и он какое-то время простоял неподвижно, дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому освещению. Постепенно очертания предметов начали приобретать четкость: кровать, стол и стул с привинченными к полу ножками, пластиковый цветочный горшок, книжный шкаф, теперь заставленный старинными тяжелыми томами, многие из которых имели кожаный переплет. За столом сидела Констанс Грин. В руках у нее не было книги или письма, она сидела неестественно прямо, в напряженной позе. Возможно, она о чем-то задумалась; во всяком случае, Фелдер не заметил в ее глазах пустого, отсутствующего выражения. Наоборот, она посмотрела на него холодным пристальным взглядом. Доктор непроизвольно вздохнул с облегчением.
– Констанс, – произнес он, остановившись перед столом с опущенными по швам руками, как примерный школьник.
Женщина откликнулась не сразу.
– Доктор Фелдер, – едва заметно кивнула она.
Он готовился к этой встрече две недели. Но сейчас, при первых же звуках ее глубокого низкого голоса, все заранее заготовленные слова куда-то подевались.
– Послушайте, Констанс, я просто хотел сказать, что… да, я очень сожалею. Простите меня за все.
Женщина встревоженно посмотрела на него, но не ответила.
– Я сознаю, сколько боли и страданий – и унижений – доставил вам, но благодаря вам я понял, что больше всего на свете боюсь навредить пациенту.
«Особенно такому уникальному пациенту, как вы», – добавил он мысленно.
– Ваши извинения приняты, – сказала Констанс.
– В своем стремлении помочь вам я потерял осторожность. Позволил обмануть себя. Как, в сущности, обманули и всех остальных.
Эту попытку самооправдания женщина оставила без ответа.
Тогда он спросил заботливым тоном:
– Как вы себя чувствуете, Констанс?
– Хорошо, насколько это возможно в моем состоянии.
Фелдер внутренне содрогнулся. На мгновение в комнате повисла тишина, пока он обдумывал, что следует сказать дальше.
– Я
