и голос оператора прорычал:
«Вы что, плохо слышите? Назовите свое имя!»
Узник поднял глаза с набрякшими темными веками, его лоб рассекал свежий порез.
«Меня зовут Мартин Фабер. Я ученый…»
Всемогущий Майкл Оуэн остановил запись. Как и предполагалось, Ник потерял дар речи от изумления.
– Теперь вам понятна моя озабоченность, полковник?
– Мартин Фабер! – пробормотал он, качая головой, не в силах поверить. – Ну конечно!
– И это еще не все.
Оуэн поднял пульт и очертил им линию вокруг застывшего на экране изображения мужчины:
– Вы видели, что у него в руках?
– Это не?.. – На лице агента отразилось глубокое волнение. – Это то, что я думаю, сэр?
– Именно.
Ник Аллен сжал губы, словно не веря собственным глазам. Он ближе придвинулся к экрану и всмотрелся:
– Если я не ошибаюсь, сэр, это только один из нужных нам камней.
Коварный огонек вспыхнул в глазах гориллоподобного гиганта, стоящего у руля самой могущественной секретной службы планеты.
– Вы правы, полковник, – улыбнулся он. – Хорошая же новость состоит в том, что этот видеодокумент невольно раскрывает местонахождение другого, недостающего камня.
– Каким образом?
– Смотрите внимательно, прошу вас.
Майкл Оуэн поднес пульт к экрану и снова включил запись. Изможденная фигура Мартина Фабера ожила словно по волшебству. Взгляд голубых глаз увлажнился, словно он вот-вот расплачется.
«Хулия, – прошептал он, – быть может, мы больше не увидимся…
«Хулия?»
Директор Агентства национальной безопасности улыбнулся, заметив на лице своего самого способного сотрудника удовлетворенную гримасу. Видео еще не закончилось, а приказ шефа уже внедрился в мозг его лучшего агента и занял первое место в списке приоритетов.
– Хулия Альварес, – заключил Оуэн. – Найдите эту женщину, полковник. Немедленно.
1
По какому-то странному убеждению я с детства свыклась с мыслью, что, когда умру, душа моя отделится от тела и воспарит ввысь. Я была уверена, что там, наверху, влекомая неодолимым притяжением, я предстану перед ликом Бога и смогу взглянуть в Его глаза. И в тот момент мне все станет ясно. Мое место в мироздании. Мои корни. Моя судьба. И даже то, почему мое восприятие вещей отличается… таким своеобразием. Так мне объясняла моя мать, когда я расспрашивала ее о смерти. И даже наш приходской священник. Они оба прекрасно умели успокоить мою католическую совесть. Та завидная уверенность, с которой они защищали все имеющее отношение к потустороннему миру или страждущим душам, достойна всяческих похвал. И теперь я начинала понимать причину этого.
В ту первую ноябрьскую ночь я, само собой, еще не умерла. Неживым, напротив, было застывшее передо мной видение: огромное
