глядя на барахтавшиеся толстые ножки. Ребенок, испуганный и рассерженный, громко заревел.
– Ай! Ай! – сказал старый воин, вскакивая на ноги. – Что это? Какой приказ?.. Это… ребенок! А мне снилась тревога. Не плачь, маленький, не плачь. Неужели я спал? Вот-то было невежливо!
– Я боюсь! Мне страшно! – орал ребенок.
– Чего бояться? Двух стариков и мальчика? Ну, какой же ты будешь воин, князек?
– Это что такое? – сказал ребенок, внезапно переставая кричать. – Я никогда не видел таких вещей. Дай их мне.
– Ага! – улыбаясь, проговорил лама, делая петлю из четок и волоча ее по земле:
– Вот тебе горсть миндаля,
Щепотка кардамона;
Вот ужин для тебя
Из риса и лимона.
Ребенок кричал от радости, хватаясь за темные, блестящие бусы.
– Ого! – сказал старый воин. – Откуда у тебя эта песня, у тебя, презирающего здешний мир?
– Я выучил ее в Патанкоте, сидя на приступочке у двери, – застенчиво проговорил лама. – Хорошо быть добрым к детям.
– Насколько я помню, прежде чем на нас нашел сон, ты говорил мне, что брак и деторождение – гасители истинного света, препятствия на Пути. Разве в твоей стране дети падают с небес? А разве на Пути можно петь эти песенки?
– Нет совершенного человека, – серьезно сказал лама, развязывая петлю из четок. – Беги к матери, малютка.
– Послушай его! – сказал старый воин, обращаясь к Киму. – Он стыдится, что порадовал ребенка. В тебе пропал отличный хозяин дома, глава семьи, брат мой. Эй, дитя! – Он бросил ребенку монету. – Лакомства всегда сладки!
Когда маленькая фигурка, подпрыгивая, исчезла в лучах солнца, он прибавил:
– Они вырастают и становятся людьми. Служитель Божий, мне грустно, что я заснул посреди твоей проповеди. Прости меня.
– Мы оба старые люди, – сказал лама. – Вина моя. Я слушал твой рассказ о мире и его безумии, и одна вина повела за собой другую.
– Послушайте его! Какой вред твоим богам от того, что ты поиграл с ребенком? А песенку ты спел очень хорошо. Пойдем дальше, и я спою тебе песню о Никаль-Сейне (Никольсоне) [9] перед Дели – старинную песню.
И они вышли из тени мангового дерева. Высокий, пронзительный голос раздавался в поле: в горьких сетованиях развивалась история Никаль-Сейна (Никольсона), до сих пор в Пенджабе поется эта песня.
Ким был в восторге. Лама слушал с глубоким интересом.
Он пропел все до конца, отбивая такт тупой стороной сабли на спине пони.
– А теперь мы выходим на большую дорогу, – сказал он, выслушав комплименты Кима. Лама упорно молчал. – Давно уже я не ездил так далеко, но слова твоего мальчика возбудили меня. Смотри, святой человек, – большая дорога, хребет всего Индостана. По большей части, она окаймлена, как здесь, четырьмя рядами тенистых деревьев,
Полковник Никольсон убит во время мятежа сипаев при осаде Дели.
