ли, что у японцев есть обычай в досаде взрезывать себе брюшную полость. В каких случаях применяется сей любопытный обычай и каким порядком?
– Правда ли, что японцы от тоски режут брюхо? Пусть покажет, – перевел переводчику граф. При этом глаза его загадочно блеснули. Киселев усмехнулся и стал что-то требовательно толковать Цудаю.
Старичок помертвел, но тут же пришёл в себя, подозвал Киселева и что-то зашептал ему на ухо.
– Надо сабря и коврик, – сказал Киселев.
– Принеси из моей каюты саблю, – велел денщику Толстой.
Начались неторопливые приготовления, отвлекшие публику от рыбной ловли. Принесли саблю. Старичок расстелил на палубе красный войлочный коврик. Японцы расположились слева от него, а европейцев попросили занять места справа. Старичок поклонился сначала своим, потом нашим, сел на коврик, скинул распашонку, приспустил до пояса халат и заправил рукава себе под ноги. Киселев завернул в бумагу японский меч и с поклоном вручил его старичку. Старичок церемонно поднял меч над головой и положил перед собой. Киселев с обнаженной саблей встал у него за спиною.
– Киселев, стало быть, исполняет ролю палача? – справился у Тилезиуса Ромберг.
– Oh, nein, скорее секунданта, – просиял ученый.
Ровным голосом Цудаю произнес краткую речь.
– О чем говорит этот почтенный человек? – навострил перо Вильгельм Готлибович.
– Он говорит, что, дескать, провинился перед господином, не удовлетворив его драгоценного интереса, и проявил тем самым черную неблагодарность к своим хозяевам, – перевел по цепочке Толстой. – А посему он здесь же, у нас на глазах, искупит свою вину и разрежет себе брюхо.
Кто-то из зрителей присвистнул, другие захлопали в ладоши.
– Однако это чересчур, – благоразумно заметил майор Фридерици.
– Не более чем театр, – храбрился Ромберг.
– Попрошу господ не встревать в эксперимент, – потребовал Толстой. – Приступайте!
Японец ещё раз поклонился всем, кому только можно, занес меч двумя руками, сильно зажмурился и точно загнал бы клинок себе в живот, если бы бдительный Толстой не ударил по нему носком сапога. Меч со звоном отлетел на палубу, а старичок кулём повалился на бок и остался лежать с раскрытым беззубым ртом, из которого свисала ниточка слюны. Показное самообладание далось ему нелегко. Ромберг нетвердо отошёл в сторону и присел на пушку.
В общей тишине раздался хлесткий шлепок кулака о лицо. Киселев кланялся, держась рукою за окровавленный нос.
– Велено было показать примерно, а ты что перевел? – сказал Толстой, потирая ушибленный кулак.
– Wunderschon! – удовлетворенно сказал Вильгельм Готлибович, закрыл альбом и стал аккуратно раскладывать свои принадлежности по отделениям ящичкам.
Донесение шкипера Цудаю, записанное с его слов.
Красноволосые варвары
