ласково приобнял его за плечи.
– Это ничего, это так должно, во избежание лишних толков, – сказал он на ушко Толстому почти любовно.
Кибитка тронулась, и дальше Толстой ехал в темноте, как говорящий попугай, приучаемый к человеческому языку.
Казалось, что этот путь в материнских объятиях полицейского будет продолжаться бесконечно и закончится в самой Сибири. Несмотря на неудобство позы и тряску, Толстой уже начал задремывать, и пару раз его голова опускалась на твердое плечо соседа. Вдруг по сырому дуновению и плеску волн о гранитный парапет граф догадался, что они достигли реки. Экипаж остановился.
Полицейский помог Толстому сойти на землю и, держа под руку, куда-то повел.
– Здесь ступенечки. А здесь попрошу ножку наверх. Et asseyez-vous, s’il vous plait2.
Шатнувшаяся под ногами поверхность и лязг уключин подсказали графу, что он в лодке.
– Ваша фамилия, часом, не Харон? – обратился Федор в предполагаемом направлении штаб-офицера.
– Харон? – отозвался штаб-офицер с другой стороны. – Никак нет, моя фамилия не Харон. Моя фамилия Перевощиков.
Первый допрос Толстого состоялся только к вечеру. Снова на лодке, но уже без мешка на голове, его повезли из крепости на берег и в хорошей карете, в сопровождении единственного хмурого унтер-офицера с саблей, отправили куда-то через центр города.
– Куда теперь? – справился Толстой.
– А вот увидите, – неприязненно ответил унтер-офицер и отвернулся.
Они сошли возле большого дома в два этажа, не похожего на казенное заведение. Во дворе дома стояло множество карет, все окна были ярко иллюминированы, из них доносились звуки пения и клавикордов.
Унтер-офицер о чем-то долго и безуспешно договаривался с привратником, пока граф небрежно прогуливался по двору. За это время он мог бы без труда убежать или просто уйти, куда глаза глядят, но куда? По обрывкам разговора Толстой понял, что генерал-прокурор занят и никак не может их принять.
– Передайте его высокопревосходительству, что мы не в претензии. Наведаемся в другой раз, – бросил через плечо унтер-офицера Федор.
«Досчитаю еще до ста и пойду домой», – подумал он.
И поступил бы точно так, если бы не парадоксальное сочувствие к тюремщику. Тот весь вспотел от напряжения и совсем растерялся.
– Извольте еще подождать. Они обедают, – сказал унтер-офицер, убирая в ножны свою нелепую саблю.
– Я тоже не обедал, – напомнил Толстой.
На счете «девяносто девять» из парадного наконец выбежал какой-то штабной без шляпы и шпаги. Он любезно поздоровался с Толстым (его лицо показалось графу смутно знакомым) и попросил следовать за ним, но не через парадный вход, а через одно из задних крылечек.
– Что же ты, брат, лезешь в такой день? – укоризненно заметил штабной унтер-офицеру.
– Не могу знать, – отвечал унтер-офицер с обидой.
– Генерал-прокурор
И садитесь, пожалуйста, – франц.
