пацан, когда разговор за тебя?
– За меня не впрягайтесь, я не пропаду, коли они меня до сих пор не раскусили, то как-нибудь и дальше обойдется. Я их нравы знаю и приспосабливаться умею. Мне что банда, что зона – один хрен, законы везде одинаковы. А парнишка пропадет – приговорили его.
– За что?
– А вот это разговор отдельный. Вступился он за пожилого зэка, а это блатные не прощают. Он, да «Летун» один. «Летуна» того подрезали – нет его. Следующим пацан пойдет, я как смогу подстрахую его, но это не выход, ну день, ну неделя… а после один черт достанут его.
– Он фронтовик, боевой опыт имеет?
– Нет, студент он.
– Тогда вряд ли подойдет.
– Слушай, начальник… – придвинулся, налез на стол грудью бывший следак. – Я не мальчик, я вижу больше, чем говорю, а говорю, лишь что должно сказать. Так что ты послушай. И брови не хмурь, не надо, не поверю я, что ты грозный такой. Не «барбос» ты, не наш, хоть и в кабинетике при делах сидишь в пиджачке гражданском, с перышком вечным в руке. Своих я за версту чую, по «запаху гуталина». Вояка ты, портяночник, вошь окопная. И еще ты – с нар. Не знаю, как давно, но срок ты тянул точно. Так?
Молчит «Кавторанг» думает, желваки на скулах перекатывает.
– Вот видишь – так! У меня глаз на людей наметан, иначе бы я давно в земле гнил. Мне ошибаться нельзя было. Не знаю, зачем ты нас тут собираешь, кого ищешь, предполагаю, что ты и сам того не ведаешь, но чую, дело серьезное затевается. Хитромудрое. Иначе бы здесь не ты сидел, а какой-нибудь опер при погонах, и разговор бы у нас иной шел – он мне в рыло, а я ему – «не могу знать, гражданин начальник». Поэтому давай на чистоту.
– Ну давай, коли ты такой, кругом умнее всех, – кивнул «Кавторанг».
– Под дело твое я подпишусь и пригожусь, можешь мне поверить. Понадобятся вам следаки.
– Почему это?
– Потому, что всем к месту приходятся, коли они не костоломы из НКВД, а опера от сохи. Вам по-всякому с людьми работать, а они для нас, для меня – книга открытая, которую я читаю, как ты азбуку. За моим столом сотни людишек разных пересидело – от шпаны безродной до генералов, и к каждому я ключик подобрал. А вы, на фронте, всё больше штыком да пулей. Вам в людях разбираться не досуг, вы на «передке» дольше недели не живете. Для вас все на одно лицо. Вот ты теперь людишек вербуешь, разговоры с ними говоришь, вопросики задаёшь, а я тебе с первого взгляда про человечка сказать все могу. Тот первый, что у тебя был, с гнильцой он.
– Откуда ты про него знаешь?
– На зоне все про всех знают. Ты что думаешь, если его в санчасть вызвали, а вслед ему еще троих, я в их болячки поверю, в то что им лепила клизмы ставил? К тебе их таскали, как меня. За тех двоих ничего не скажу – нормальные наши советские ребята, а тот, первый, – себе на уме. Ты лучше дело его в сторонку отложи.
– А тебя?
– А меня оставь. И пацана того забери. Смышлёный он. И крепкий, коли против блатных встал и воровскому миру не продался. Такие много пользы принести могут. А ножи метать, стрелять,
