у которого и мать, и отец оба лётчиками воюют на фронте. В памяти осталось несколько строк:
…Мама твоя лётчиком на фронте,
Дома в няньках раненый отец.
Спи, мой милый сын,
Тикают часы,
Мячик закатился под кровать,
Через восемь дней
С мамою твоей
Будет папа вместе воевать.
Кажется, Тося не до конца пропела мне эту необычную колыбельную – она действительно торопилась на дежурство.
После этой встречи Тося стала приходить ко мне по два-три раза в неделю. Я ожидал её и всегда был рад её посещениям. Она садилась у моей кровати, и мы много и хорошо разговаривали о школе, о довоенной жизни, о книгах, и я узнал из этих бесед, что она родом из Горького, что до войны она училась в девятом классе, но ушла из школы осенью сорокового года, когда вышел указ о плате за обучение в старших классах средней школы.
– Мы жили вдвоём с мамой, – рассказывала Тося. – Мама не смогла из своей маленькой зарплаты оплатить мою учёбу. Я устроилась работать в швейную артель. В начале войны мы с подругами пошли в военкомат, но в армию нас не взяли из-за того, что нам ещё не было восемнадцати лет. Нас направили на курсы медицинских сестёр и по окончании обучения призвали в армию. Хотела быть зенитчицей, а видишь, как вышло, – закончила свой рассказ Тося. Потом добавила:
– Вообще-то нас, военнообязанных, направляли в строевые части. В госпиталь я попала случайно.
Я спросил, нравится ли ей Горький.
– Других городов, кроме Горького, я не знаю, и мне кажется, что лучше города и быть не может. Правда, моя бабушка никогда не признавала иного названия нашего города, кроме как Нижний Новгород. Честно говоря, и мне старое название нравится больше. А вот что интересно. Когда я была на экскурсии в музее Максима Горького, в старом доме дедушки Каширина, то больше всего меня удивило, что и двор, и красильня, и сам дом – всё мне показалось очень тесным и зажатым. Экскурсовод рассказывал о пожаре, и я думала, как же дом не загорелся, если совсем рядом горела красильня! И потом, где же там бабушка Алёши ловила испуганного коня? Там, во дворе, и убегать коню некуда, и ловить его негде…
– А ты Максима Горького любишь? – спросила вдруг Тося.
Я сказал, что не очень.
Тося чаще приходила под вечер, и получалось так, что, когда начинало смеркаться и мама зажигала лампу в соседней комнате, мы оставались вдвоём с Тосей в полусвете, и тогда разговор наш становился особенно доверительным, и каждое сказанное нами слово приобретало бо́льшее значение, чем его истинный смысл. Между нами возникало необъяснимое чувство бережности и чуткого внимания друг к другу. Как-то я взял её за руку, она не отняла её, а только посмотрела на меня, и её большие остановившиеся на мне глаза стали ещё больше и выразительней. Однажды я попросил её спеть из новых песен, которые поют теперь в армии и вообще.
Тося не сразу отреагировала на мои слова, и я сказал:
– Мне брат рассказывал, как вы пели в Судимире на станции.
Она качнула головой, чуть усмехнулась, помедлила, потом вместе
