и не мыслит,
Ведь человек только семя мира,
А семя смертно, а значит вечно.
Я так и думал. Но помнил крепко,
За что лишились дыханья люди,
И стал лепить просто Дом и Двери.
Не двери в небо, не окна в душу,
А просто Двери, и Дом, и Окна.
Трава была голубой вначале
И руки первые – голубые,
И только женщина – получилась!
Она не лезла деревьям в душу,
Она не рвалась железом в небо,
И потому она получилась.
А я устал. Перемазав руки
До локтя синей рабочей глиной,
Уснул. Наутро меня подняли
И в дом ввели. Не спросили имя.
Я не был лишним. Меня позвали
И усадили за стол…
Сначала
Мне дали губы – для поцелуя.
Мне дали молча, для сердца – руку.
Мне дали просто, для тела – хлеба.
Для глаз – сиянье, для лёгких – воздух.
Я стал надеяться…
***
Когда небеса отворятся
Громов золотым кистенём
И дрогнет, набухшая рясно
Сирень, опьяняясь огнём,
Когда, как сирень, отворяя
Себя вероломной весне,
Ты медлишь и медлишь, смиряя
Огонь свой, порывы ко мне,
Я знаю, что это смиренье
Не жалкий кураж торжества,
Но жаркую дрожь оперенья
Устала смирять тетива,
Что молний, разящих беспечно,
Развеется огненный хмель…
Что может лететь бесконечно?
Стрела, поразившая цель.
КОЛЬЦЕВАЯ ДОРОГА
Наливаясь огнями, дорога
Как сквозь масло, проходит сквозь ночь.
Нож-дорога, кинжал у порога…
Не дотронуться. Не превозмочь.
Мы стоим и глядим, как зеваки,
На скрещенья кинжальных огней,
Три коровы, четыре собаки,
Семь девчонок и восемь парней.
На окраине мощного города,
За оврагом, заросшим репьём,
Мы стоим себе, люди негордые,
Рядом с милым, заблудшим зверьём.
Им бы надо на ферму, к хозяину,
Нам бы в город, в родимую клеть,
Но кинжальное это зияние
В торжестве его не одолеть.
В кучку сбились девчатки продрогшие
Парни злобно смолят чинари.
Люди добрые, звери хорошие,
Мы хорошие, чёрт подери.
Нам другая судьба и не грезится,
И не клянчим иного пути,
Нам бы только о нож не порезаться,
Нам всего-то сквозь ночь перейти,
Нам бы в рай с фонарями, бульварами,
В рай старушек, песочниц, котят…
А машины скрещёнными фарами
Всё сверкают, летят и летят…
***
Колен
