утешительного. Милорадов смог лишь пообещать, что в кратчайший срок посетит все селения, где разводят шелк и лично побеседует с работниками плантаций.
Итальянская осень значилась лишь в календаре. Дома в эту пору шли дожди, пожелтевшая листва опадала с деревьев, в окна вставлялись вторые рамы и у Сергея всегда ныли ноги. Здесь же продолжалось лето. Жаркие дни, изобилие фруктов, зеленые деревья и ласковая, удивительно теплая вода в море. Милорадов не чувствовал усталости даже когда им с Киселевым приходилось делать в день по сорок-пятьдесят верст верхом. Казалось бы, чего еще надо? Ан, нет. Сергей Андреевич не находил себе места.
Не мог он понять этих итальянцев. До чего же несговорчивый народ! Им такие условия предлагают, а они носом крутят!
В Америку едут, и даже в Австралию, а в Россию не хотят!
А ведь Новороссия не Америка, плодородные земли там никем не заняты. За них не нужно воевать ни с индейцами, ни с кем другим. Наоборот, всем, пожелавшим там поселиться, предлагается кредит на постройку дома, тридцатилетнее освобождение от налогов и полное самоуправление в своих колониях!
А в какой стране, скажите, колонисты увольняются от военной службы на вечные времена? Во всем мире никто не предоставляет таких привилегий, как Россия! Знай себе, сиди на солнышке, разводи червей и считай деньги. Так чего ж им еще надобно?
Не только Милорадову было не по себе. Нина Аристарховна с каждым днем тосковала все больше, побледнела, утратила аппетит. Личико ее осунулось, печальные глаза стали еще больше и выразительнее. В целом, такие метаморфозы в ее внешности нравились Сергею. Теперь, если бы не высокий рост, она во всем соответствовала бы его идеалу, но его испугала быстрота этих перемен.
“Как бы не случилось с ней чахотки, – встревожено думал он, – вот была бы незадача. Жениться на чахоточной было бы не с руки”.
Своими опасениями Милорадов поделился с Киселевым. Данила Степанович и сам заметил непривычную молчаливость графини. Она больше времени, чем обычно, проводила у могилы графа, возвращаясь еще более печальная, чем уходила. Не приносила больше трав. Шитая бисером картина так и оставалась незаконченной.
В один из дней она принесла домой больного котенка.
– Данила Степанович, милый, полечите, – попросила Нина.
Киселев взялся за полудохлую животину безо всякого энтузиазма. Котенок был блохастый, весь в парше, с гноящимися глазами и забитыми клещами ушами.
– Не будет с него толку, Ваше Сиятельство, – честно предупредил Данила Степанович.
Но когда кот испустил дух, Нина рыдала так, что Киселев был вынужден отпаивать ее валерианой.
Дабы развеять все сомнения относительно здоровья графини, Данила Степанович с утра пораньше явился к Нине Аристарховне в качестве лекаря.
Вооружившись плессиметром и специальным молоточком, он долго выстукивал ее грудь и спину поверх ночной сорочки. В области
