не решаясь задать свой вопрос. Лишь когда над небокраем уже заиграли первые лучи солнца, она, пересиливая себя, спросила:
– Мать-Вода, Государыня-Вода! Скажи мне судьбу Прекрасы… Хроковой дочери… где она… благополучна ли… что ждет ее на веку?
Закрыла глаза и прислушалась. И из плеска воды родилось:
Там запели милые подруженьки
Заунывные-то песенки!
По заре-то по вечерней!
Не могла моя матушка
Не учуять да не услышати
Моего-то зычна голоса!
Как кручинная-то матушка
Обольется слезой горькою,
Меня вспомнит, молодешеньку,
На чужой да на сторонушке…
Гуннора слушала, пока жуть не охватила все ее существо; потом открыла глаза, бросила взгляд через реку и низко поклонилась. Возле того камня, где она привыкла видеть речную деву, качалось в потоке что-то белое: не то огромный цветок «русалочьего цвета», не то птица-лебедь… Но вглядываться нельзя: все исчезнет. Навь не любит пристального внимания и лишнего любопытства. Чтобы говорить с ней, надо заранее смириться с тем, что она не откроет полного знания. Всегда приходится смотреть углом глаза, истолковывать темные речи, опасаясь, что ошибешься. Но иного пути не дано.
Отвернувшись от реки и медленно, дрожащими пальцами заплетая косы, Гуннора вспоминала услышанное. Понять его можно было по-разному. Песнь речной девы сулила ей и всему дому потерю дочери. Но в чем будет причина разлуки? Замужество? Смерть? На смерть девы и на ее свадьбу песни-то поются схожие. Или увезут ее в края далекие?
Или берегиня хотела сказать, что пути Прекрасы ее и родных так разойдутся, что она больше не будет для них прежней дочерью и сестрой?
Прядущие у Воды не лгут и не ошибаются. Гуннора пока не знала всей правды, но понимала главное. Путь, в который вчера на заре отправилась в своем безрассудном своеволии Прекраса, навек положит преграду между нею и близкими.
Мать моя, Заря Утренняя!
Ты бери золотые ключи,
Отворяй золотые врата,
Выводи в белый свет Красно Солнышко.
И взгляни ты, мать моя, Заря Утренняя,
На Ингера, сына Хрорикова,
Отгони от него все хвори и болезни,
От белого лица,
От ясных очей, от черных бровей,
От могучих плечей…
На второй вечер Прекраса сделала отвар из второго белого цветка и заговаривала его дважды в день, утром и вечером. Теперь Ивор принимал от нее горшок с отваром без сомнения и опаски. На другое утро Ингеру уже заметно полегчало: приступы жара еще возвращались, но слабее прежних. Он больше не впадал в беспамятство, только был очень слаб и благодаря отвару «русалочьего цвета» много спал. В промежутках он уже приказывал поднять себя и даже начал есть – несколько ложек каши, немного молока, сыра, мясного отвара. Княгиня велела испечь для него лепешек из последних запасов жита: пусть сил набирается.
