ритуал осуждения жаргонной лексики. Она внезапно пожалела «ведьму». Прийти туда, где родился, – и умереть. Замкнулся жизни круг…
– Почему ты решил, что убийца я?
Рите стоило больших усилий оставить вопрос скупо лаконичным. Ее захлестывали гнев, обида, ужас. Хотя эти внутренние бури давно превратились в тихую душную силу, которая незаметно перекрывала все счастливые артерии. Но выплескивать черноту сейчас смерти подобно. Опыт показывает, что нет разрядки в прямом конфликте. Чтобы освободиться от кошмара, надо просто вырасти из него, сделав еще один шаг к просветленности.
Они сидели там, где заканчивалось время. Точнее, оно, как и пространство, становилось качественно иной субстанцией, которую ощущает своим шестым чувством лишь тот, кто едет в поезде. Это была Богом забытая станция среди леса. Похоже, что это была тщетная конспирация, но Тёма на ней настоял. «Боишься?» – спросила Рита. «Не за себя». Как благородно!
От того, что он говорил, накатывало знакомое бессилие. Так всегда, когда пытаешься объяснить очевидное.
– Ты вошла в то кафе, название не помню. На слова у меня память плохая, а на лица – железная! И я видел, что у окна сидела та женщина, которая потом умерла неподалеку, в сквере. Ты же знаешь, если я один раз лицо увижу даже при минимальном освещении, то запомню на всю жизнь. К тому же ее запомнить было нетрудно. Одно слово – Инквизиция. Ее, наверное, били в детстве. Она злая и несчастная женщина, у которой давно не было любви.
– Спасибо за ценные замечания. Мне они, конечно, очень пригодятся, когда меня задержат по подозрению в убийстве, которого я не совершала. – Рита начинала тоскливо злиться, но собрала последние силы в комок, чтобы сохранить ровный тон бессмысленного разговора. – Тёмочка, ну почему же ты такой болван… Если мы с Карловной оказались в одном кафе, то почему обязательно убила я?! Почему тебе не приходит в голову, что в этом заведении могли находиться другие люди?!
– Рита, я же тебя не осуждаю. Я на твоей стороне. Я никогда не скажу полиции, что видел тебя там. Просто я случайно проговорился Соне, но она будет молчать. И вообще кто ей поверит?! Просто я сделал вывод о том, что ты… можешь быть причастна, потому что через окно мельком заметил, что ты разговаривала с будущей жертвой! Именно поэтому я и не стал встревать. И потом… так вышло, что тетя Марина мне все рассказала. О том, какую роль сыграла Карловна в твоей жизни. У тебя был мотив. На кого мне еще в этом кафе думать? И так как ран на теле жертвы не нашли, значит, это не могло быть убийство с целью ограбления, которое совершает случайный прохожий.
…Господи, зачем я пустила в жизнь этого джокера! Зачем я пришла тем вечером в свой холодный дом? Я, как и тетя Марина, не хочу в нем жить. А продать его страшно. Словно тогда уже точно детство безвозвратно канет во вселенскую пасть прошлого. В огромную океанскую воронку тоски. Я должна буду научиться равнодушно проходить мимо себя, плачущей, дрожащей от страха, восьмилетней… – ведь в этом доме навсегда отпечатались слепки моего детского ужаса.
