она стала вынимать одну вещицу за другой и прикладывать их к своей фигуре. За этим занятием ее и застала Руфина.
– Что, не угодила? – Она подмигнула подруге, разворачивая ее к зеркальной дверце посудной горки-пенала.
– Ну, Руфа, ты с ума сошла…
– Это не я! Это Софка тебе выбирала… для оживления интимной жизни с мужем, так сказать…
– Дуры вы обе, – беззлобно огрызнулась Виктория Павловна, кидая кружевное барахлишко обратно в коробку.
– Я-то что? Воспитаннице своей выскажи! На вот от меня подарок. – Руфина извлекла из сумки маленький замшевый мешочек и вложила в ладонь Виктории.
– Что это? – замерев от предвкушения, Виктория Павловна развязала шелковый шнурок. Двумя пальцами она вынула из мешочка матово поблескивающий медальон. – Руфи, это он? Тот, что я хотела? С королевой-лягушкой?
– Ну, да. Ты же сама в каталоге мне в него пальцем ткнула. Нашел Эмилька этого мастера, съездил, выкупил. Дел-то. – Небрежный тон Руфины никак не соответствовал довольному выражению лица.
Виктория Павловна не кинулась подруге на шею. Она пристально посмотрела ей в глаза. Помня с детства, что Руфа реагирует на любое проявление благодарности внезапной грубостью, она промолчала и в этот раз. Только став взрослой, получив второе высшее образование по специальности психолог, Вика до конца поняла ее поведение. Грубость была выражением крайнего смущения. Ее подруга действительно не понимала, за что ее благодарят – она искренне считала, что, одаривая или помогая кому-либо, она в первую очередь делает счастливой себя.
Они уже пили по второму бокалу вина…
– Помнишь, с чего начала я собирать своих жабок? – хохотнула Виктория Павловна.
– Еще бы. Ты Самохина за ту зеленую квакушу чуть не убила. Палка швабры пополам, классная – в обмороке, – рассмеялась и Руфина.
– А потом его папашка к моей матери разбираться пришел. Она как раз полы в школьном коридоре мыла. Он ей высказал, а мамуля, царство ей небесное, об него чуть вторую швабру не сломала. Как заорет на всю школу: «Нефиг девочку мою обижать!» Швабру с грязной тряпкой наперевес – и на него! Сбежал позорно мужик! Дома-то, конечно, разобралась, что к чему. Когда узнала, что из-за убитой лягушки вся канитель, мне оплеуху влепила. А знаешь, именно тогда я и поняла – у меня есть мать. Любящая. Только ей пить нельзя! Я тогда к тебе сбежала, помнишь тот вечер? У меня платье было мокрое, на улице дождь лил, я из своего окна прямо в лужу приземлилась. К тебе бежала – промерзла до костей, куртка тонкая, а свитер не успела надеть. Пришла к тебе, дрожу вся. И ты мне свою пижаму дала.
– Ну да. А тут генеральша с инспекцией. А утром милиция, – помрачнела Руфина.
– Ну, Руфа… прости, что напомнила.
– Кстати, все время забываю спросить: куда ты подевалась тем утром? Домой ушла?
– Да
