что обрадуется ее окончанию – не только как патриот, но и как финансист. Война была разрушительной, трагичной, никчемной.
Месяцы проходили один за другим. Прошли местные выборы, и появились новый мэр, новый городской казначей и налоговый инспектор, но влияние Эдварда Мэлии Батлера как будто оставалось прежним. Батлеры и Каупервуды стали дружить семьями. Миссис Батлер нравилась Лилиан, хотя они исповедовали разную веру. Они катались вместе в экипаже и ходили по магазинам, хотя Лилиан немного стыдилась старшей приятельницы из-за ее бедного словаря, ирландского акцента и плебейских вкусов, как будто сами Уиггины не были такими же плебеями. С другой стороны, она была вынуждена признать, что пожилая дама отличалась благодушием и добросердечностью. Она любила дарить подарки, так как была не стеснена в средствах, и осыпала ими Лилиан, детей и всех остальных. «Вы должны приехать и отобедать с нами», – говорила она, поскольку Батлеры наконец завели привычку поздних обедов, или: «Завтра вы должны обязательно прокатиться со мной».
Еще она говорила: «Эйлин, благослови ее Бог, такая чудная девушка» или «Наша милая Нора сегодня что-то занемогла».
Но Эйлин с ее апломбом, задорным нравом, тщеславием и стремлением привлекать к себе внимание раздражала и иногда возмущала миссис Каупервуд. Ей исполнилось восемнадцать лет, и ее фигура была неуловимо соблазнительной. Ее манера держаться была ребячливой, а иногда вульгарной, и, несмотря на воспитание в монастырской школе, она имела склонность преступать правила. Но в ее голубых глазах проглядывала деликатность, трогательная и человечная.
Женская школа Св. Агаты в Джермантауне и церковь Св. Тимофея были выбраны ее родителями, желавшими, чтобы она получила хорошее католическое образование. Эйлин многое узнала о догматах и особенностях католического ритуала, но все равно не понимала их. Церковь с высокими, тускло поблескивавшими окнами и большим белым алтарем, по обе стороны которого стояли статуи св. Иосифа и Девы Марии в синих одеяниях с золотыми звездами, нимбами над головами и скипетрами в руках, производила на нее глубокое впечатление. Как и в любой католической церкви, там царила атмосфера утешительного покоя. Во время торжественной мессы на алтаре горело не менее полусотни свечей; священники и служки в богатых одеждах с кружевной отделкой выглядели величественно, а искусно расшитые и переливавшиеся яркими цветами ризы и палии, покровы и орари захватывали ее воображение и приковывали взор. Можно сказать, что в глубине ее существа всегда присутствовало ощущение величия, любовь к ярким краскам и «любовь к любви». С ранних лет она чувствовала себя женщиной. Она не испытывала тяги к педантичности или достоверности знания; это редко бывает свойственно людям с врожденной чувственностью. Такая чувственность купается в солнечном свете и ярких красках, упивается красотой и величием и не идет дальше этого. Педантичность не может быть обязательным качеством, если
