на спор. Вода в заливе была прозрачная и теплая, и можно было часами плавать, нырять, пока зубы не начинали стучать от холода. Бабушка или тетя Лена тогда махали руками и кричали, чтобы мы выходили из воды. Бабушка всегда приносила на залив обед. Обычно это были очень вкусные оладьи с яблоками, и огромная миска опустошалась нами мгновенно.
На даче часто бывали гости: бабушкины друзья из города, соседи по даче, родственники. Все всегда собирались на огромной веранде большого деревянного дома, где было очень хорошо и уютно. Здесь читали стихи, пели песни под гитару, пили чай и очень много спорили о чем-то непонятном. Мы с Мурзиком всегда засыпали на маленьком диванчике, с веранды меня никто не гнал.
Я плакал каждый раз, когда надо было уезжать в Англию. Я просил бабушку, нельзя ли остаться на даче насовсем, ведь в Англии было очень скучно, и я там был никому не нужен: ни маме, ни папе, а тем более моей английской бабушке Элле. Но, несмотря на все мои просьбы, всегда приходилось уезжать, и потом зимой, в Англии, мне долго снилась дача, и залив, и веранда, и я часто плакал во сне. Мама сказала, что я страдаю ностальгией.
Глава третья
Элла
Моя английская бабушка Элеонора – папина мама, – которую я очень редко видел, была членом какого-то Женского института и возглавляла многочисленные комитеты и подкомитеты и вообще была очень занята. Но в тот день, когда моя мама ушла из дому, она даже бросила варку джемов для летней деревенской ярмарки. Эта ярмарка была основным событием летнего сезона в деревне, в которой жила бабушка Элла и где она, по ее собственным словам, была столпом нравственности и культуры. Эта английская деревня совершенно не походила на русскую, где я бывал у бабушки Вари на даче. Итак, она бросила всю общественную работу и прикатила к нам на своем «ягуаре».
Я тогда очень мало что понял, произошло это три года назад, мне было всего пять лет и я только что пошел в школу. Помню только, что бабушка Элеонора, или Элла, как ее все звали, вошла в наш старый викторианский дом, доставшийся папе по наследству от его деда Джима.
Это, конечно, было неслыханно, чтобы отец обошел сына в завещании и оставил фамильный дом внуку, но порой такое случалось: иногда деды оставляли дома молодым любовницам, собачьим приютам или голодным неграм в Африке. Один дед даже завещал дом и все деньги любимому коту, и родственники ухаживали за котом, как за родным сыном, потому что только после его, то есть кота, естественной смерти могли стать владельцами состояния.
А мой папа стал наследником из-за бабушки Эллы, которую папин дед Джим дико ненавидел за то, что она засунула единственного сына в интернат, а сама занималась черт-те чем и изображала из себя высший свет. На самом же деле она вылезла из Ист-Энда и была просто продавщицей в «Харродсе» – самом дорогом и, по словам бабушки Вари, самом вульгарном магазине Лондона.
– Теперь этот вульгарный магазин еще и принадлежит египетскому торговцу петрушкой, – сказала бабушка. –
