показалось, будто у него переворачиваются все внутренности.
Он чувствовал себя неустойчиво, настолько неустойчиво, что вынужден был ПОЛОЖИТЬ руку на приборную панель, чтобы не опрокинуться.
– Я не помню, как сделал это, – солгал Бинг тихим и лишь слегка подрагивающим голосом. – Это было давно. – Потом добавил: – Все бы отдал, чтобы этого не было.
– Зачем? У твоего отца все равно бы появилась, пусть другая, причина убить тебя. В бумагах по делу сказано, что, прежде чем ты в него выстрелил, он так сильно тебя ударил, что проломил тебе череп. Сказано, что ты был весь в синяках много дней подряд! Надеюсь, тебе не надо объяснять разницу между убийством и самозащитой!
– Маму я тоже поранил, – прошептал Бинг. – На кухне. Но ведь она мне ничего не сделала.
Казалось, мистера Мэнкса не впечатлило это обстоятельство.
– Где она была, когда твой отец задавал тебе трепку? Как я понимаю, она не пыталась героически прикрыть тебя своим телом! Как получилось, что она ни разу не позвонила в полицию? Не могла найти номер в телефонной книге? – Мэнкс испустил усталый вздох. – Жаль, Бинг, что некому было за тебя вступиться. Адский огонь не достаточно горяч для мужчин – или женщин! – которые причиняют боль своим детям. Но меня на самом деле больше волнует не наказание, а профилактика! Было бы куда лучше, если бы этого с тобой просто никогда не случилось! Если бы твой дом был безопасным. Если бы каждый день, Бинг, был для тебя Рождеством, а не Адом, думаю, на этом мы оба, может быть, остановились и… согласились!
Бинг смотрел на него со смешанным удовольствием. Он чувствовал себя так, словно не спал несколько дней, и поминутно боролся, чтобы не погрузиться в кожаное сиденье и не ускользнуть в бессознательное состояние.
– Кажется, я вот-вот усну, – сказал Бинг.
– Это правильно, Бинг, – сказал Чарли. – Дорога в Страну Рождества вымощена снами!
Откуда-то сверху приплывали белые цветы, пощелкивая по ветровому стеклу. Бинг смотрел на них со смутным удовольствием. Ему было тепло, хорошо и мирно, и он любил Чарли Мэнкса. Адский огонь не достаточно горяч для мужчин – или женщин! – которые причиняют боль своим детям. Прекрасные слова: в них звенела моральная определенность. Чарли Мэнкс знал, что к чему.
– Бубу-бу-бу-бу, – сказал Чарли Мэнкс.
Бинг кивнул – в этом утверждении звенела моральная определенность и мудрость, – а затем указал на цветы, сыпавшиеся на ветровое стекло.
– Снег идет!
– Ха! – сказал Чарли Мэнкс. – Это не снег. Дай глазам отдых, Бинг Партридж. Дай глазам отдых, и ты кое-что увидишь.
Бинг Партридж сделал, как ему было сказано.
Глаза у него закрылись ненадолго – всего лишь на мгновение. Но это мгновение, казалось, длилось и длилось, растягиваясь в мирную вечность, спокойную спящую темноту, единственным звуком в которой было шуршание
