вытягивается, волнуется, удаляется и исчезает.
Остались только пустые палатки, потухающие костры и около 20 человек инвалидов, охраняющих лагерь.
Осужденный находится в палатке с четырьмя часовыми по углам, которые удивляются, что жандармы не идут за преступником, и злятся, что не могут принять участие в битве. До последней минуты бедный Жан надеялся, что ему позволят умереть в бою. Увы, нет! Он остался здесь один, опозоренный, забытый, с ногой, крепко привязанной к колу. Родная военная семья уже отвернулась от него как от недостойного, не хочет ни видеть его, ни знать. Скоро придут жандармы и поведут его на позорную казнь как преступника.
Это уже слишком. Вопль вырывается из груди Жана, он разражается рыданиями. Это первый и единственный признак слабости, который он позволил себе. Товарищи, которые хорошо знают его, глубоко потрясены. Они переглядываются и думают про себя, что дисциплина – вещь бесчеловечная.
Один из них машинально протыкает штыком бок палатки. Перед ними Жан с бледным лицом, с полными слез глазами. Герой второго полка зуавов, Сорви-голова плачет, как дитя!
Глухим отрывистым голосом он кричит:
– Убейте меня! Убейте! Ради Бога! Или дайте мне ружье!
– Нет, Жан, нет, бедный друг, ты знаешь – приказ! – тихо отвечает ему товарищ.
Сорви-голова тяжело вздыхает, выпрямляется и восклицает:
– Роберт! Вспомни… Ты лежал, как мертвый… в пустыне… пораженный солнечным ударом… Нас было пятьдесят человек, мы были окружены пятьюстами и отступили, хотя это не в привычку нам! Ни телеги, ничего… каждый спасал свою шкуру! Кто донес тебя на спине до лагеря? Кто тащил тебя умирающего?
– Ты, Жан, ты, дружище! – отвечает часовой, и сердце его разрывается от скорби.
Сорви-голова обращается к другому:
– А ты, Дюлонг, кто поднял тебя, раненого, когда ты лежал, готовясь к смерти, во рву?
– Ты – мой спаситель, Жан! Моя жизнь принадлежит тебе! – отвечает тронутый зуав.
– А ты, Понтис, – продолжает Сорви-голова, – кто принял за тебя удар в грудь? Кто бросился и прикрыл тебя своим телом?
– Ты, Жан, ты… и я люблю тебя как брата.
Сорви-голова, продолжая это геройское перечисление, протягивает руки к четвертому часовому и кричит:
– Ты, Бокамп, ты умирал от холеры в сарае Варны. Ни доктора, ни лекарств, ни друзей – ничего! Кругом стонали умирающие. Кто оттирал тебя, согревал, чистил и убирал за тобой, желая спасти тебя, кто, умирая от жажды, отдал тебе последнюю каплю водки?
– Я обязан тебе жизнью! – отвечает часовой, глаза которого наполняются слезами.
Все четверо повторяют:
– Наша жизнь принадлежит тебе… Чего ты хочешь?
– Я ничего не хочу… я умоляю… слышите ли, умоляю во имя прошлого… Пустите меня туда, где свистят пули, где гремят митральезы… где порох опьяняет людей… где звучит адская
