Ката его узнала: они уже встречались.
– Вы к нам домой приходили, – сказала она, утирая лицо. – Год назад, так ведь?
На мгновение она заметила в его глазах колебание, но потом Рунар помотал головой.
– Каточка, мы же вместе работали.
И он рассказал, что иногда заходил к ней в онкологическое отделение; их там было двое, и они приходили посменно, если кто-нибудь скорбел; а с Катой они не единожды пили кофе и даже вместе смеялись. И все же в связи с исчезновением Валы к ней приходил не он, а другой пастор. Рунар улыбался – а когда он улыбался, то выглядел красиво, и Ката была благодарна за то, что он рядом. Для этого человека работой были судьбоносные события в жизни других людей: когда их дети гибли в авариях, когда кого-то приходилось отключать от аппарата искусственного дыхания или если в соседний офис вваливался кто-то с ножом и наносил коллеге десяток ударов – тогда этот человек прилетал, как на крыльях, вооруженный своими образованием и опытом, и принимался водворять спокойствие, унимать бурю. Но его ничто не связывало с ее дочерью, он был с ней не знаком, даже ни разу не разговаривал с ней. Эта мысль наполнила Кату такой внезапной злостью, что она вся сжалась, скрестила руки на животе и вытаращила глаза на пастора. Его лицо мерцало, вытягивалось в разные стороны, а порой на него нисходил тот жуткий штиль, который как бы говорит: смерть – это коллега. Ката и сама бывала в роли того, кто приходит извне и создает затишье, произносит слова о том, что горе, примирение и смерть – это коллеги (как она советовала молодым медсестрам), – но теперь она знала, что такое немыслимо, и если пропасть разверзлась, то мост через нее уже ни за что не навести.
Ката отделалась от него – и в следующий миг уже стояла на балконе и курила. Улицу заполонили полицейские машины. А в конце ее стояли другие машины, с логотипами СМИ, и люди с камерами, устремленными на дом.
Раздался звонок в дверь, и незнакомец впустил двоих других. Один из них выразил соболезнования, сказал, что хочет поговорить с Катой и Тоумасом, и уселся за столом напротив них. В отличие от всех остальных в этом доме, он широко улыбался – но не так, словно его сильно рассмешили, а так, словно улыбка когда-то давным-давно застыла на его лице, да так и не сошла. Он рассказал, что его зовут Хильмар и что он будет расследовать гибель их дочери. Сначала Хильмар поговорил с Тоумасом, а затем обратился к Кате; расспросил про машину, которую она видела у дома несколькими днями раньше, и о том, где она сама находилась, когда заметила ее.
– На верхнем этаже… на балконе, – прибавила Ката, чтобы Тоумас не решил, что она заходила в его кабинет, пока его не было дома. Она провела Хильмара с его улыбкой на второй этаж, через спальню, на балкон и указала место, где увидела машину.
– Три раза, – сказала она, и все вновь сели за стол.
Хильмар достал портфель, разложил на столе прозрачные пакетики и попросил Кату и Тоумаса опознать личные вещи Валы. В пакетиках были заколка и две серьги: одна – платиновый крестик, другая
