поэтому не рыпайтесь на мироздание, помните про судьбу Антонена Арто и проч. Эй вы, небо, снимите шляпу! Да это ты сними шляпу, чучело дерзкое, и пади ниц! Тех же, кто на этом бабки наваривает, я бы публично сек на площадях. Заголял бы задницу и при большом скоплении народа – раз! Еще раз! Как, прибавилось ума? Спрятал сварочный аппарат? Теперь бери в руки кисточку и начинай с азов постигать подлинное искусство!
Из-за выгородки Монах появляется с предметом, прикрытым мешковиной. Холст? Похоже, только открывать его не спешат, ставят в угол. Мы еще выпиваем, после чего задаю вопрос: зачем покинул сквер? Хорошее место, другие займут!
– Пусть занимают… – машет рукой Сашка. Я вдруг вспоминаю румяную физиономию Дудкина.
– На бывшего мэра не хочешь шарж нарисовать? – говорю злорадно. – Он не просил об этом, но явно заслужил!
Приятель еще больше мрачнеет.
– Завязал я с шаржами. Надоело, уже людей начал воспринимать как уродов. Вот теперь чем занимаюсь…
Он снимает мешковину, открывая взору… Не произведение, скорее, подмалевок, абрис человеческой фигуры. Фона пока нет, один белый грунт, на котором прорисован силуэт без лица, вместо него – бесформенный желтоватый блин. Узнаваемости придают разве что русые кудри, что выбиваются из-под черной блямбы на голове, изображающей берет.
– Себя, любимого, решил увековечить?
– Вроде того. Только плохо получается.
– Что ж так?
– Вначале себя понять нужно. А с этим проблема. Смотрю на свое отражение, смотрю, а толку ноль! Если человек – это некая книга, то я сейчас гляжу в книгу и вижу фигу!
Он придвигает обсиженное мухами зеркало, где отражаются два потрепанных жизнью персонажа: русый, с проплешинами на голове, и седой, с глазами больной собаки. Два сапога пара. Старые (как минимум – немолодые) придурки, оба разведенные, разница в том, что у Монаха вообще нет детей, а у меня…
Внезапно становится дурно, и я отворачиваюсь.
– Убери зеркало! – машу рукой.
– А что такое? Тоже видишь фигу?
– Нет, просто не люблю…
Однако саму зеркальную тему так легко не уберешь. Под водочку и немудрящую закусь слушаю о том, что автопортрет – особый жанр, его с бухты-барахты не пишут. Время должно наступить особое, когда захочется изобразить самого себя с такой силой, что спать не можешь! Да, кто-то самолюбованием занимался, не без того, но большинство великих создавало автопортреты в переломные моменты жизни. Отмечая эти самые… Этапы судьбы? Вехи судьбы?
– Поворотные пункты, – говорю, – но ты-то куда поворачиваешь?! И с каких пор записался в великие?!
Вот она, шлея под хвост, когда пьянеешь и бросаешься в стихию спора, как в бурлящий поток. Эх, вывози, кривая! Перебивая друг друга, мы поминаем Рембрандта, Брюллова, разумеется, да Винчи и, ясен пень, Ван Гога. Автопортрет с отрезанным ухом – нечто, для всех времен и народов!
– Тоже
