владельцем сна – вместе с предысторией, возможными последствиями и продолжающей висеть в воздухе Вероникой. Именно её показная безучастность, отнесённая моим задетым самолюбием к моему же исчезновению из будуара, и заставляет меня считать это ночное происшествие безрезультатным, несмотря на мою зримую утреннюю готовность продолжить сновидение наяву – в том, разумеется, случае, если подмена некоторых персонажей и главных декораций не была бы чересчур заметной. Теперь я готов признать, что кое-что в этом моём сне отдавало выдумкой – к примеру, подробно разглядывая картину вечером следующего дня, я не мог не заметить, что пропорции тела Вероники были сильно искажены моим спящим воображением, и мне вряд ли удалось бы так долго держать на весу настоящую Веронику, учитывая размеры её невидимого мне зада и полноту отлично прописанных на картине бёдер. И ещё, пожалуй, меня подзуживало любопытство, и мне, с каким-то лукавым простодушием, присущим, по моим наблюдениям, скучающим от безделья отставным сыщикам или чрезмерно занятым директорам второсортных платных школ, хотелось спросить Веронику, а хорошо ли я справился с отведённой мне ночной ролью, и этот совершенно бессмысленный вопрос вертелся передо мной некоторое время, мешая мне приступить к обязанностям наступившего дня, и так уже сильно отодвинутого предшествующей длинной ночью. Но постепенно, через какой-нибудь час после завтрака, зуд любопытства стих, и я похвалил себя за то образцовое благоразумие, с которым я наотрез отказал самому себе в такой очевидной возможности выудить ответ на мучавший меня вопрос, как возвращение в сон с помощью снотворной таблетки. И чтобы покончить с этим сном, в котором я, похоже, готов барахтаться бесконечно, я скажу, что и лицо Вероники, и сама она, и запах её волос, и вкус её кожи, и её неслышимый мною голос, и всё прочее – всё это несомненно подходило для обезличенных чувственных наслаждений, для изощрённых и продолжительных ласк, для прекрасного счастливого времяпрепровождения, и я мог бы понять это без всякого сна, будь я хоть немного опытнее в таком деле. Я не хочу заронить сомнение в способности Вероники к настоящей близости, когда физическое тесное объятие чудесным образом превращается из неудобного обстоятельства в необходимое условие волшебной алхимической процедуры, рождающей совершенно новое существо из двух исходных тел – обычный результат окончательного слияния двух предварительных масс в одну, уже вполне достаточную для волшебства. Я уверен, что прекрасная Вероника была задумана художником как идеал, а это, конечно, подразумевает утончённость и возвышенность, проявляемую таким идеалом в любовных делах, и сомнения тут, скорее всего, во мне самом. Скоропалительность нашего будуарного приключения, моя эмоциональная скованность и звуковые странности сна – всё это помешало мне предстать перед Вероникой в лучшем свете, т.е. блеснуть теми своими