красивее? И мысль пришла сама собой. Он имел высшее образование, интересовался историей и знал, сколько красивых женщин в Европе инквизиция сжигала на кострах, обвинив их в том, что они ведьмы. Может, оттого так мало осталось красавиц? У славян этого не было. Славянские женщины совсем другие – мягкие, покорные, преданные, красивые, совсем другие… «Вот эта, например, – подумал он и остановился напротив Ани, – Хороша! С такой бы не грех и заняться любовью. Хотя, видно, она не знает, что это такое, дикарка, лет восемнадцать-девятнадцать, не больше». Кончиком пальца он коснулся её подбородка и поднял её лицо вверх. Анна смотрела вниз, боясь даже взглянуть на немца.
– Смотреть вперёд! – крикнул переводчик, и Аня подняла глаза на офицера. «Да, хороша! Голубые глаза – это нечто! У меня уже два месяца не было женщины. Что они там себе думают, в штабе. Как воевать мужчине, лишённому самого необходимого!» Он отдернул свою руку и пошёл дальше. В нём нарастало раздражение. Он был недоволен сегодняшним днем, плохо спал ночью, а тут ещё эта красивая девушка с огромными голубыми глазами, полными ненависти.
Тем временем толпа уже вся была разделена на три группы. Люди, которых разлучили, плакали, что-то кричали. Зато молчали дети, они были с матерями. «Опытные, – подумала Аня, – знают, что больше всего крика будет, когда отнять у матерей детей». Она знала это по своей работе с пионерами, которые, оставаясь в пионерском лагере, скучали по родителям и даже плакали, хотя и знали, что разлука ненадолго. А тут такое… Она стояла в группе молодых ребят и смотрела, что будет дальше. Что она ещё могла сделать? Стариков погнали колонной вдоль улицы. Они шли медленно, кто-то хромал, кто-то опирался на палочку, кого-то вели под руки. «Куда их? – с грустью и тревогой подумала Аня. – А вдруг расстреляют? Зачем им старики? А может и нет…» Она отгоняла от себя страшные мысли. Офицер махнул рукой, и автоматчики бросились к группе матерей с детьми. Детей вырывали из цепких рук женщин, крик стоял страшный, нечеловеческий. Детей тут же сажали в машины, а матерей сгоняли к группе молодых людей. На это невозможно было смотреть, это был ужас, умноженный надвое… Забрать у самки детёныша – может ли быть больший грех на земле? Аня с ужасом смотрела на это, но ничем никому не могла помочь. По её щекам текли слезы жалости к бедным матерям и их детям, слёзы обиды за свою такую нелепую судьбу – попасть в руки фашистов, слёзы ненависти к врагам и слёзы страха за свою собственную жизнь.
Тем временем увели колонну стариков, машины увезли детей, а их большую группу опять погнали в сарай и закрыли там. Их стало значительно меньше, было легче дышать, можно было прилечь, но спокойнее не становилось. Тихо плакали и причитали матери, потерявшие своих детей. Женщин оказалось значительно больше, чем мужчин, да это и было понятно, взрослые были на фронте, в городе остались лишь подростки непризывного возраста и старики. Когда совсем стемнело, и люди начали засыпать,
