производить аресты. Однажды ночью мы были на дежурстве одни, и он вернулся с безумным красным лицом.
«Я сказал этим ребятам, чтобы они замолчали, а они всё ещё шумят. Я сказал им дважды. Я всегда даю человеку два шанса. Не три. Пойдём со мной, я вернусь туда и их арестую».
«Ладно, позволь мне дать им третий шанс», – сказал я. – «Я с ними поговорю».
«Нет, сэр, я никогда не даю больше двух шансов». Я вздохнул. Вот как. Мы пошли в комнату оскорблений, Следж открыл дверь и велел всем выходить. Это было неловко. Тут было впору покраснеть. Это история Америки. Все делают то, что, по их мнению, они должны делать. И что с того, если группа мужчин громко разговаривает и пьёт всю ночь? Но Следж хотел что-то доказать. Он взял меня с собой на тот случай, если они набросятся на него. Они могли. Все они были братья, все из Алабамы. Мы пошли на плац, Следж впереди, а я позади.
Один из парней сказал мне: «Скажи этой гнусной заднице, чтобы он обращался с нами полегче. Нас за это могут уволить, и мы никогда не доберёмся до Окинавы».
«Я поговорю с ним».
На плацу я попросил Следжа забыть об этом. Он сказал, чтобы все услышали, и побагровел: «Я не даю никому больше двух шансов».
«Что за чёрт», – сказал алабамец, – «какая разница? Мы можем потерять работу». Следж ничего не сказал и заполнил форму ареста. Он арестовал только одного из них; он вызвал дежурную машину из города. Они приехали и его забрали. Другие братья угрюмо ушли. «Что скажет мама?» – сказали они. Один из них обернулся ко мне. «Скажи этому техасскому ублюдку, если моего брата не выпустят из тюрьмы завтра вечером, ему подравняют задницу». Я сказал Следжу, в нейтральном тоне, и он ничего не ответил. Брата легко отпустили, и ничего не случилось. Контингент был отправлен; поступила новая дикая партия. Если бы не Реми Бонкёр, я не остался бы на этой работе и двух часов.
Но мы с Реми Бонкёром дежурили вдвоём много ночей, и тогда-то всё и случилось. Мы совершили наш первый вечерний обход вполне уверенно, Реми перепробовал все двери, чтобы убедиться, что они заперты, и надеялся найти хотя бы одну незапертую. Он говорил: «В течение многих лет у меня была идея превратить собаку в супер-вора, который заходил бы в комнаты этих парней и вытаскивал из карманов доллары. Я научил бы его брать только зелёные; Я заставил бы его вынюхивать их весь день. Если бы был какой-то возможный человеческий путь, я бы научил его брать только двадцатки». Реми был полон безумных замыслов; он говорил об этой собаке неделями. Незапертую дверь он отыскал лишь однажды. Идея мне не понравилась, и я пошёл дальше по коридору. Реми украдкой открыл её. Он столкнулся лицом к лицу с начальником казармы. Реми ненавидел эту рожу. Он спрашивал меня: «Как зовут того русского автора, о котором ты всегда говоришь – того, кто положил в свою туфлю газеты и разгуливал в цилиндре, найдя его в мусорном ведре?» Это был преувеличенный пересказ того, что я рассказывал Реми о Достоевском. «Ах, да, да – Достиоффски. У человека с такой рожей, как у этого начальника, может быть
