Он расхохотался, схватил меня за руки, но мгновенно посерьезнел, когда увидел мое лицо. – О, всемогущая Дева Галатии! Да ты не шутишь…
– Я не могу тянуть тебя за собой на дно. Ты не можешь вознести меня наверх. Те, наверху, все равно вышвырнут меня обратно.
– Нет! – Он неистово стиснул мою кисть, его ногти вонзились в мою ладонь. – Нет. Они пытаются устранить все, что может стать у них на пути. С таким же рвением они избавляются и друг от друга.
– Все это так, но я говорю об ином… – Я подняла руку, не дав сорваться с его губ протестующему возгласу. – Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Но что, если… – Я поперхнулась словами. – Мы оба прекрасно знаем, как эта страна нуждается в реформах. Иначе она развалится на куски, как гнилое дерево. Но что, если я – помеха реформам?
– Ты – их неотъемлемая часть!
– Что, если мне пора уйти с политической арены? Что, если мы с тобой упрямимся из чистого эгоизма?
Я осторожно высвободила руку, но Теодор в мгновение ока снова завладел ею.
– Ты для меня – все на свете!
– Но это тоже – эгоизм! – отшатнулась я от него.
Теодор вздрогнул, губы его сурово сжались.
– Я разбиваюсь в лепешку ради Билля, и я – эгоист?
– Да! – Я почти орала на него. – Я, страна, реформы – все это для тебя не больше чем кусочки забавного пазла, которые ты хочешь сложить воедино, чтобы получить прелестную картинку. Но кусочки не складываются. Как бы ты ни старался, они не сойдутся. Это не игра, Теодор! Почему ты не можешь это понять?
Теодор застыл, задумался и тихо произнес:
– Возможно, я действительно не могу это понять… Наверное… наверное, я надеялся, что все как-нибудь встанет на свои места.
– Потому что все обычно так и случалось, да, мой принц? – съязвила я, но вовремя одернула себя и смягчилась: – Поначалу всегда трудно. Может, лет через десять люди станут меньше трепать языками. Может, лет через двадцать они станут больше мне доверять. Но слухи, косые взгляды, из-за которых я начинаю сомневаться в тебе, не денутся никуда. – Меня понесло, но я уже не могла остановиться. – И если я – камень преткновения для «Билля о реформе», если злые языки срываются с цепи, а дворяне голосуют против реформ только из-за меня, то мне здесь не место.
– Я бы ни за что не сделал тебе предложение, если бы не полагал себя правым. Озлобленная элита, потирающая нос, по которому ее больно щелкнули, – ничто по сравнению с доверием народа. Это доверие – бесценно.
Я молчала. Злословие, безразличие семьи Теодора, недоброжелательность, гнусные наговоры за спиной – ради своей страны я вынесла бы все, но как же я устала выносить это все в одиночку! О Теодоре так не судачили, он и понятия не имел, каково это, и не воспринимал мои переживания всерьез.
– Но если ты предпочел простой народ знати, если ты предпочел меня, то наветы и злословие не прекратятся. А я больше не в силах тащить эту ношу одна.
– Но
