и поострее и потом поглубже вогнать его в душу противника!..
Все было бы ничего, жалься он, как, к примеру, пчелы, лишь в порядке самообороны. Увы, Колюня обычно нападал первым. И жалил с удовольствием и написанным на лице убеждением, будто для того и родился на свет, чтобы указывать другим на их недостатки.
В классе было несколько человек, которых он прямо-таки жаждал переделать. К ним мы можем смело причислить Караева и Мазаева – дружных, жизнерадостных, но не слишком-то озабоченных самообразованием мальчишек, за созвучие фамилий и родство душ прозванных (Колюней же!) «братьями Карамазовыми». Он изо всех сил старался доказать им, что они – серые. И чем только при этом не пользовался – вплоть до шуток с бородой.
– Братья! – однажды на переменке, перед сочинением, обратился он к ним за помощью. – Не п-помните, что говорил Пушкин о Льве Толстом?
«Братья», возбуждая мозговую деятельность, стали быстро-быстро растирать виски. И лишь когда в классе все начали давиться хохотом и сползать под парты, сообразили: Колюня их разыграл…
Много крови он попортил Оле Самохваловой, председателю совета отряда, а затем комсоргу класса, деятельной девчонке с вечно пылающими щеками и тяжеловатой для ее возраста статью. Он постоянно привязывался к Оле из-за сумки, с которой она ходила в школу. Сумка в самом деле не отличалась изяществом, формой и размерами напоминала больше хозяйственный баул. Но Олю она устраивала. Помогая матери (отец от них ушел к другой женщине) растить сестренку и братика, она сразу после уроков заходила в продмаг и отоваривалась. И никакие Колюнины намеки на то, что с такой сумкой лучше бы на базар ходить, а не в школу, не воспринимала. Но сильнее всего Колюню выводили из себя Олины старания сделать его примерным мальчиком. Из-за этого он боялся попадаться ей на глаза. А уж коль попадался, она обязательно поручала ему что-нибудь. То останься после уроков и помоги ей выпустить стенгазету. То поднатаскай ее туповатого соседа по парте Витька Перовского по русскому. То…
В таких случаях Колюня всегда начинал с превознесения Оли как человека.
– С-сначала, Олька, дай сказать, что я о тебе думаю. Душа горит.
– Очень надо! – отворачивалась она, чуя какую-то каверзу.
– Самая п-порядочная девчонка в классе.
– Прекрати! – требовала она, но не слишком категорично.
– Д-добрая, сознательная. За что ни возьмешься, все п-получается…
– Кому сказала?! – замахивалась она сумкой-баулом, а от ее щек исходила уже пожарная опасность.
Колюня умолкал, но лишь для того, чтобы прокричать:
– А раз ты т-такая, сама и делай!
И заходился идиотским, похожим на икоту смехом.
«Братья» и другие (включая некоторых девчонок), кого Колюня доводил своим язычком, пытались повлиять на него средствами, не предусмотренными школьным уставом. Но было замечено: чем больше его колотишь, тем злее его шуточки.
И
