а в клетку к зверю. Может, и не дикому, судя по интерьеру клетки, но достаточно опасному.
Только бы не узнал! Кто она такая? Пыль на его ботинках ручной работы. Не узнает…
Самовнушение, или самообман, подействовали. Маша взяла себя в руки и перестала наконец улыбаться, как воспитанница садика для умственно отсталых.
Без Аннушки было тяжело. Не в том смысле, что некому было варить ему кофе по утрам, отвечать на телефонные звонки и ополаскивать пепельницу каждые полчаса. Последнее, кстати, его больше бесило, чем умиляло, но в этом была вся Аннушка, с ее пониманием своих служебных обязанностей. Теперь, когда Аннушку положили в НИИ онкологии, в его рабочем пространстве образовался вакуум, который раньше заполняла не слишком организованная и чрезмерно заботливая секретарша.
Серебряный понимал, что рак груди для тридцатилетней женщины – это почти приговор. Даже если ей удастся сохранить жизнь, то грудь ей не сохранить – это факт. Женщины – странные существа. Им кажется, что в восприятии мужиков они состоят исключительно из бюста и ног. Лишиться одной из составляющих для них хуже смерти. И Аннушка не исключение.
Она держалась, ни о чем не рассказывала, ни на что не жаловалась. О ее страхах и глупых бабьих комплексах по поводу утраты сексуальной привлекательности в глазах всех мужчин и любимого мужа в частности рассказал Серебряному Степан, его бессменный водитель и муж Аннушки.
Вообще-то, Серебряный не терпел панибратских отношений, с подчиненными всегда соблюдал дистанцию, но горе Степана было таким безысходным, едва ли не бо́льшим, чем горе самой Аннушки, что на сей раз он сделал исключение – после трудового дня велел ехать не домой, а в кабак. Там Серебряный потратил два часа на то, чтобы напоить ошалевшего Степана водкой и выяснить, в чем тот видит корень зла.
Проблема сводилась к одному: Аннушка переживает за свою привлекательность, а Степан переживает за Аннушку, потому что рак – это не хухры-мухры, а они еще только жить начали, о детях только задумались…
Серебряный внимательно выслушал все доводы, отвез пьяно всхлипывающего Степана домой, сделал несколько звонков в НИИ онкологии, оставил рядом с бесчувственным телом водителя бутылку водки на опохмел и отправился колесить по ночному городу… Ему всегда хотелось уравновесить совершенно доброе дело чем-нибудь менее благородным, иногда даже вовсе неблагородным. Это происходило не из-за космической черноты бессмертной души Ивана, а от стремления к равновесию, этакой вселенской гармонии. Хорошего и плохого должно быть поровну. А иначе все – кирдык!
Наверное, восстанавливая вселенскую гармонию, он немного перестарался, потому что впервые за последние пять лет не смог вспомнить, как именно он эту гармонию восстанавливал. Судя по колоколом гудящей голове, без экспериментов с алкоголем не обошлось. Судя по перепачканной губной помадой рубашке, без женщины не обошлось. Судя по измятым простыням, без секса тоже не обошлось. Судя по отсутствию посторонних личностей в его квартире, повел он себя не как джентльмен
