в веках, в бессмертии, как легендарная неопалимая купина, ее красота, ее имя – это наша слава, это наша гордость.
Этот цветок всегда волновал людей. Ясенец его имя. Но еще в давние времена украинцы называли ее неопалимой купиной. Потому что в жаркий день на солнце он благоухал эфирными маслами, и тогда эту красоту можно было легко поджечь. Пылало пламя над ним, но цветок не сгорал. Угасал огонь – и он снова цвел, разрастался.
– Отец Иван, а у вас дочь – как мак. Хоть рисуй! Зоренька, право!
И каждый, кто сидел за праздничным столом в тени под грушей, обернулся в сторону погреба, из которого на теплое солнце вышла Настя, неся перед собой расписную миску с большими квашеными яблоками.
В саду куковала кукушка. Предсказывала кому-то долгую жизнь.
Пахло мятой, любистком. Цвели розы. Гудели пчелы. За домом, за острой крышей, сияли золотые кресты церкви.
В глубине двора, на риге, важно дремал, стоя на одной ноге, аист. Кипел зеленый праздник – Троица. Настенька заметила, что на нее все смотрят, остановилась в растерянности, покраснела и стала еще красивее.
А они – родители и гости – глаз с нее не сводили.
Отец смотрел удивленно, словно видел свою дочь впервые. Но, правду говоря, так оно и было, потому что он – рогатинский священник Иван Лисовской – только недавно, после Пасхи, вернулся из дальних долгих походов против татар и турок, на которых он благословлял казаков на бой с бусурманом, исправно служил панихиды по погибшим и частенько сам брался за саблю. Поэтому и обратил внимание отец Иван на то, как выросла дочь.
С печальной улыбкой поглядывал на сестренку Трофим – старший брат, чернобровый статный хлопец. Он подумал о том, что скоро расставаться с Настей, с матерью, с родным домом, потому что после жатвы дядя Максим заберет его, Трофима, в Сечь. Кто знает, когда вернется он оттуда и вернется ли вообще.
Мать смотрела на дочь с любовью, думалось ей светлое и одновременно тревожное, глаза ее наполнились слезами, и на загорелые руки упала счастливая слеза.
Ласково смотрели на девушку крестный отец Тарас Гузь и крестная мать – они сюда пришли сразу из церкви.
А побратим отца, плотный, словно из дубового корневища вытесанный казак из Канева, дядя Максим, добавил к своим прежним словам:
– Может, отец, еще и посватаемся. У меня же двое сыновей. Один в Сечи, второй – оружейником в Киеве, на Подоле…
– А как же! – воскликнул отец и подмигнул в сторону еще одного гостя – Эрнста Тынского, молодого удалого сотника из Бережан. Эрнст служил в армии венгерского короля и недавно познакомился с отцом Иоанном, когда приезжал в Рогатин по служебным делам. Теперь Тыинской – частый гость. Вот и сейчас его конь на привязи у плетня, а шляхтич сидит за столом в пестрой, расшитой золотом венгерке и при сабле. Лисовский понимает причину прихода: Настя. Но отца Ивана совсем не интересует жених-католик, поэтому он так охотно одобрил слова своего побратима Максима. И хотя Эрнст покраснел, заерзал на скамье, Лисовский поднял чарку с крепким медом:
– Можно и выпить за такую оказию.
– Конечно! – властно крикнула мать. – Девушке шестнадцатый годок, а они уже продают ее! Слава Богу, дождалась помощи, стану я ее куда-то отдавать. В Рогатине полно женихов, зачем мне этот Киев или Запорожье…
Мужчины только переглянулись после этой бойкой тирады.
– Не кричи, старая, – нежно сказал Лещинский. – Поблагодарим Бога за то, что послал нам такую девушку, здоровую трудолюбивую.
– Еще и вежливую, – сказала крестная, – и добрую, как ясочка лесная.
– А еще и умная, – добавил басом костлявый отец Петр, сидевший скромненько в конце стола. Отец Петр – священник в старейшей в Рогатине деревянной церкви, стоявшей неподалеку от каменного храма, где служит Лисовской. Отец Петр, помимо всего прочего, ведет школу в Рогатине, учит детей украинскому, польскому, латинскому языкам, сам преподает географию, риторику и математику. Настя Лисовская – лучшая его ученица, и старик решил также добавить словечко, любуясь лицом своей воспитанницы.
А Настя действительно как картинка. Огромные карие глаза, а над ними, как черные молнии, – тонкие брови. «Одна бровь стоит вола», – ввернул дядя Максим. Нежный румянец, белое личико, тяжелая русая коса ложится на плечо. А еще – вышитая сорочка, красивое ожерелье, узорчатая плахта и чистые белые босые ноги.
– Неси, дочка, – мягко приказала мать. Настя шагнула и замерла: где-то в конце улицы послышался отчаянный крик, неожиданный и тревожный во время праздника.
За столом беспокойно переглянулись. Только отец будто ничего не слышал – наливал мед в деревянные чарки. Переодетый после службы в вышиванку, малиновые шаровары, он был нарядный и веселый: радовался, что вернулся из походов живым,
