жарить птицу, открывать бочки.
Мужчины, женщины и дети бегали повсюду с криками: Keyser Karel is op't groot markt! – то есть: император Карл на Большом рынке!
На рынке собралась огромная толпа.
Пришедший в неистовую ярость император спросил обоих бургомистров, не достойны ли они виселицы за такое невнимание к своему повелителю.
Бургомистры ответили, что, конечно, достойны, но трубач Уленшпигель заслужил её ещё более, ибо, вслед за слухом о прибытии его величества, Уленшпигеля, снабжённого очками, посадили на башню и дали ему приказ трижды протрубить, как только он заметит приближение императора. Но он этого не исполнил. Император не смягчился и велел привести Уленшпигеля.
– Почему, – спросил он, – ты, несмотря на очки, не трубил при моём приближении?
Говоря это, он прикрыл глаза рукой от солнца и смотрел на Уленшпигеля сквозь пальцы.
Уленшпигель тоже прикрыл глаза рукою и ответил, что, с тех пор как он увидел, что его величество смотрит сквозь пальцы, он не хотел пользоваться очками.
На это император сказал, что он будет повешен, и городской привратник ответил, что так и следует. Бургомистры так были потрясены этим приговором, что не сказали ни слова ни за, ни против.
Явились палачи и помощники с лестницей и новой верёвкой, взяли Уленшпигеля за шиворот, и так шёл он мимо сотни рейтаров Корнюина, не сопротивляясь и бормоча про себя молитвы. А они зло издевались над ним.
Сбежавшийся народ говорил:
– Какая жестокость, за такой ничтожный проступок осудить на смерть несчастного юношу!
Была здесь толпа ткачей, они были вооружены и кричали:
– Не позволим повесить Уленшпигеля: это против законов Ауденаарде!
Так дошли они до поля Виселиц. Уленшпигеля взвели на лестницу, и палач надел ему петлю на шею. Ткачи столпились у виселицы. Верхом на коне высился профос. В руках у него был судейский жезл, которым он должен был, по приказанию императора, подать знак к исполнению казни.
Народ кричал:
– Милосердие! Помилуйте Уленшпигеля!
Уленшпигель, стоя на лестнице, крикнул:
– Помилуйте, ваше величество!
Император поднял руку и сказал:
– Если этот негодяй попросит меня о чём-нибудь, чего я не могу исполнить, он будет помилован.
– Говори, Уленшпигель! – закричал народ.
Женщины плакали и говорили:
– Ну что он, бедняга, может попросить? Ведь император всемогущ.
Все кричали:
– Говори, Уленшпигель!
– Ваше величество, – сказал он, – я не прошу ни денег, ни поместий, ни даже жизни, но прошу об одной вещи, за которую, однако, если я её назову, обещайте не колесовать и не бичевать меня, пока я сам не отойду к вечному блаженству.
– Обещаю, – сказал император.
– Прошу ваше величество, прежде чем я буду повешен, приблизиться ко мне и поцеловать в те уста, которыми я
