пьяных и горланящих, врывающихся в жилища, глумящихся над женщинами, ломающих все, что не под силу унести с собой. Обагренная кровью и пожарищами страничка не забылась, хотя время и сгладило однозначность восприятия, превратив пережитое в спутанный клубок сомнений. Насилию центурион противился, насилие презирал, но и необходимость его принимал, сознавая, что насилие – это всего лишь часть целого и естественного. И если нормально, что лев перегрызает горло антилопе, то незачем удивляться тому, что творит воин, врываясь с мечом в ряды дерущегося неприятеля. Правитель, отказывающийся от насилия, достоен золотых слов в истории, но в той же истории таковых не найти, потому что отказавшиеся от зубов и мускулов живут недолго. Они – камень преткновения, о который спотыкается мир, – и потому камень этот беспощадно удаляется. Сражаться – более, чем естественно. Это будни человека, его второе дыхание. И, наказанное войной, вконец обескровленное, человечество долее жаждет мира. А излишнее великодушие порождает смуту, пьянит головы хуже самого крепкого вина. И тем большего презрения заслуживал местное население, не сумевшее оценить благородного поведения центуриона, его попыток удержать оптионов в рамках дозволенного.
– Как видишь, они даже не способны целенаправленно изъясняться, – процедил центурион. – Разве это не свидетельствует о потере человеческого облика? И почему мы решили, что он старейшина?
– Так предположил Солоний. Это самой большой дом в селении, и человек, судя по всему, в нем живет. А что касается человеческого облика, то… Они напуганы – только и всего. Чудовища могут вернуться, и сейчас они думают только об этом.
– Кажется, им наглядно показано, чего стоят их хозяева. Почему бы им не выпрямить спины и не взяться за оружие?
– На это тоже есть одна веская причина. Они не воины.
– Они рабы, и в этом вся штука! – центурион вспыхнул. – Рабы всегда перед кем-нибудь пресмыкаются. В этом их суть. И именно по этой причине им никогда не разогнуть своих согбенных спин.
– Тогда отчего они не пресмыкаются перед нами?
Центурион стиснул челюсти. Спор был нелеп и непонятен. Еще более нелепым был предмет спора. Впрочем, они и не спорили. Военачальник изливал избыток желчи, Фаст привычно отражал его словесные атаки. Советнику хотелось быть объективным – только и всего.
– Зачем же им пресмыкаться перед нами? Мы – пришлые, а они… Они хранят преданность старым хозяевам.
– Это можно назвать и другим словом. Например, верностью.
– Рабская преданность – и ничего больше! – запальчиво возразил центурион.
– Хорошо. Но если они преданы из чувства страха, стало быть, нас они не боятся. Ты это имеешь в виду?
– Я сказал то, что я сказал! Они – рабы, и этим все объяснено. Они не способны
