двумя-тремя трупами.
Ночью прикрытие возвращалось, вызволяло меня из схрона, снимало Харли и Освальда с их позиций, иногда из таких же схронов, иногда с деревьев, и мы радостной толпой перлись обратно.
Все хорошее когда-нибудь кончается – вот должна же была учитывать это неписаное правило, а нет, решила, что хорошее может продолжаться вечно.
Первую глупость сделала я сама, когда решила, что дорога не так сильно изгибается, чтобы мы не могли за ней следить. Во-вторых, схрон устроила почти на открытом месте, только немного прикрытом редкими кустиками. Сначала все шло по отработанному плану. Машина легковая (черт ее знает, какой модели), за ней два грузовика – не проблема, отстреляемся и уйдем. Немцы хрен узнают, откуда стреляли.
Я выстрелила, Харви и Освальд дуплетом повторили, и машина вильнула в сторону, заваливаясь в кювет. Немцы, ясно, тут же давай выпрыгивать и стрелять во все, что движется. Мои автоматчики ответили – ну, все как всегда… И тут со стороны Ли донеслась такая стрельба, что я чуть не выскочила из схрона. Часто и глухо отзывалась «мосинка» – уж ее-то я ни с чем не перепутаю. А потом крик:
– Собаки! Собаки, мать вашу! Уходите!
Уходить? Куда? Перед нами человек сорок немцев! Встанешь – расстреляют как в тире! Лежу, матом гну и не знаю, что делать! Впервые… Глупо-то как!
А тут еще немцы стреляют – глупо так стреляют, наугад, по полю. Я даже не поняла, что это. Рвануло, обожгло ляжку. Только и охнула. Мамочки… Больно…
Лежу, пошевелиться боюсь, только чувствую, как становится мокрой одежда, будто в лужу плюхнулась. Слезы из глаз льются и кровь льется – и то, и другое не остановить. Да и не хочется…
Очнулась от того, что мокро стало не только спереди, но и на спине. Холодно и мокро. А надо мной небо. Плывет. И ветки плывут. И я плыву на плоту. А с боков мальчишки мои идут и плот этот толкают.
– Ли?
– Товарищ Иванова… как вы?
Нога дергается и жжет, но перевязана и, кажется, даже в лубке. Как подумала, что ранена, так сразу слезы хлынули.
– Мальчики, – шепчу, – больно-то как!
– Сейчас дойдем, товарищ Иванова, и будет все хорошо. Держитесь! Скоро… скоро уже…
– Ли? – опять спрашиваю я.
– Погиб.
Пытаюсь привстать:
– Кто? Кто еще?
– Здесь только Освальд и нас двое. Остальные там…
Я откидываюсь и плачу, уже не вытирая слез. Ли – Бегунков Владимир Юрьевич, из Саратова, двадцать три года. Харви – Проценко Александр Павлович, Белая Церковь, сорок два года. Остальные – Егор, Паша, Юра, Гена… Вот и повоевала, девочка…
Олег Соджет
Мысль о польском рейде не шла у меня из головы. Но для того, чтобы что-то придумать, надо думать. А в лагере было для этого слишком шумно. Ну, я и пошел побродить по лесу. Там тихо и никто
