Дорхан. Или Джируфа, – неуверенно ответил инспектор и снова тюкнулся подбородком мне в плечо. – Нет, вероятнее всего, Дорхан.
Я подкинул его на себе, и офицер клацнул зубами.
– А Хэдлок отсюда далеко?
– Что? Хэдлок? А зачем вам Хэдлок?
Я хотел с ходу соврать, что там живет моя бабушка, но вовремя остановился.
– Если не ошибаюсь, – медленно говорил я, давая инспектору понять, что я не верблюд и мне тяжело говорить и нести его одновременно, – там проходит тропа к восточным склонам Ледяной Плахи.
– Ну и что? – подозрительно цепко пристал ко мне инспектор. – Да, тропа, а вам-то какое до нее дело?
Черт дернул меня за язык! Я снова подкинул на себе инспектора и, набрав полную грудь воздуха, дал исчерпывающий ответ:
– Раз там проходит тропа альпинистских экспедиций, значит, местные жители торгуют бывшим в употреблении снаряжением, и я смогу поменять ботинки, которые уже наполовину сожрали мои ноги, и я иду на культях, и чувствую боль не слаще вашей, и уже силы мои на пределе, и мне кажется, что проще скинуть вас здесь и самому сходить за быком, впряженным в повозку, черт вас подери!
Инспектора удовлетворил мой ответ, и он больше не задавал мне вопросов относительно Хэдлока и вообще не раскрывал рта до тех пор, пока я не стукнулся головой о подвесной бамбуковый водопровод и высыпавшиеся из моих глаз искры не осветили чумазых детей, обступивших нас плотным кольцом.
– Приехали! – возвестил он тогда голосом Иисуса, вошедшего в Иерусалим, и я, уставший исполнять роль молодого библейского ослика, свалил его на кучу сушеной кукурузы, а затем повалился рядом с ним, ибо не осталось сил, чтобы держать на ногах даже самого себя.
Был душный непальский вечер. Нас с инспектором несли на носилках бритоголовые монахи в хламидах цвета запекшейся крови. Тесную улочку как тисками сдавливал с обеих сторон нескончаемый ряд выложенных из камней хибар, сараев, овчарен и убогих торговых лавок. На нас смотрели бронзовые идолы с оскаленными дырявыми ртами, закамуфлированные пятнами грязи попрошайки и надменные йоги. Сладко пахло фимиамом и специями. Женщины в красных сари и с золотыми медальонами в носу держали на головах кувшины и старые пластиковые канистры из-под бензина. Лобастые, с широко расставленными глазами дети стояли вдоль дороги босоногим строем. Меланхоличные коровы, оставляя за собой коричневые кучки, пялились на нас своими добрыми глазами. Все ликовали. Деревня встречала раненого инспектора из Катманду со сдержанным экстазом. Мне казалось, я сплю, потому что такой сладкий полет над головами добрых людей бывает только во сне.
Людской поток, в котором мы плыли, становился все плотнее и шумнее. Приподнимая слабую руку, инспектор двумя пальцами руководил движением, указывая направление, хотя идти по узкой дороге можно было только прямо или обратно. Его жесты жадно впитывали в себя десятки глаз. Монахи, идущие сзади, приподняли носилки выше своих голов, чтобы инспектор не свалился с них, и эскорт начал подъем на пустынный, насквозь выветренный бугор,
