Но, прежде всего, они классовые враги трудового казачества.
– Если у коннозаводчиков земли отобрать, то казаки без лошадей останутся.
– Не останутся, Советская власть не позволит. И скоро грядёт Мировая революция. Всех буржуев скинем и мирно заживём. Не будет войн, товарищи! А землю тракторами пахать будем, а не лошадьми.
– Так мы землю на волах пашем.
– Это не важно – будите на тракторах.
В толпе казаков стоял бывший военный фельдшер, а ныне бывший подъесаул Кубанского Третьего Линейного казачьего войска Иван Лукич Сорокин. Рядом с ним стояли и слушали агитаторов его отец Лука Илларионович, брат Григорий, жена брата, мать Дарья Фёдоровна и жена Лидия. Сорокин стоял, слушал, перекатываясь с носка на пятку и теребя пышные усы что-то обдумывая.
– Что ж, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Или лоб разобью или на всю Россию загремлю.
Сорокин пробирался сквозь толпу в своей чёрной черкеске с малиновой обшивкой, в чёрной папахе, при оружие, как будто только что вернулся с фронта.
– Станичники! Неужели мы позволим опять офицерью над собой изгаляться? Опять будем терпеть унижения или как?
– Ты же сам офицер, Иван. Подъесаул.
– Так что? Я эти погоны кровью добыл. А какой-нибудь прапорщик-мальчишка будет мне тыкать, что я не так делаю, он, видите ли, белая кость, дворянин, я простой казак.
В этом станичники засомневались: уж чего-чего, а помыкать собой Сорокин не позволит. Но так, по существу он прав.
– Короче, – продолжал Сорокин, – я считаю, что нужно поддержать Советскую власть. Слышали? Немцы идут на Дон, а кадеты на Кубань. Неужели мы это позволим? Я прямо сейчас начинаю формировать красных революционных казаков, под своим командованием. Тот, кто мне верит, прошу записываться. Но записываться лишь только тех, кто имеет строевого коня и может экипироваться для походной боевой жизни.
Сорокина его земляки знали хорошо, ему верили. Знали как он, офицер, не зазнался, а помогал своим. Когда летом 1917 года полк перебросили в Финляндию, а двое казаков по ранению находились в Петропавловской, так Сорокин добился, что бы им перечислили причитавшееся им денежное содержание.
После обеда у Сорокиных разгорелся спор или дебаты, как выразился Иван. Споры эти вспыхивали от случая к случаю с тех пор, как Иван бежал из Новочеркасска от власти Каледина в родную станицу, а в Армавире, где Григорий служил жандармским офицером, установилась Советская власть и жандармов упразднили, чем вынудили его с семьёй переселиться к родителям.
– Зазря ты, Иван, в это ввязываешься, – сказал Григорий, – голову потерять можно.
– Не без этого, – отмахнулся Иван и добавил: – Доля казачья такая. Зато, если повезёт, большим человеком могу. На всю Россию греметь буду.
– Да как бы самому не загреметь, – с сомнением покачал головой Григорий. – Власть то она какая-то ненадёжная, всем всё обещает: крестьянам землю, рабочим – заводы, национальным окраинам – свободу. Казакам, видишь, послабление по службе. А сумеют всё выполнить?
– А
