всё же?
Не сразу она набралась решимости:
– Я подумала, что во времена империи эта догма звучала величественно. А теперь, когда весь культ ужался до размеров Ур-Лагаша… мы такие маленькие, такие слабые… мы вдохновляем последователей на битвы, напитываем их силой и яростью, с которой они веками отстаивают земли, принадлежащие городу. Но всё это не жизнь, культ не живёт больше, а выживает. Упорно, из последних сил.
– Полторы тысячи лет выживания? Вы отлично справляетесь, если угодно снизойти до моего мнения.
– Когда я найду Доргон-Ругалора, какой дом и какую армию я смогу ему предоставить? Не посмеётся ли он над нами? Не будет ли разочарован? Когда я найду Доргон-Ругалора, сочтёт ли он нас достойными и наделит ли нас Доргон-Аргалором? Господи…
Самшит не слышала Кельвина, ушла в свои мысли и лишь теперь наёмник понял, что его прекрасная нанимательница совершенно не умела пить. Даже полкубка вина смогли сделать её мягкой и вытянуть из глубин метания, не подобавшие главе религиозного культа. Вместе с тем она стала такой откровенно милой, настолько более уязвимой, живой. Одноглазый с трудом мог отвести взгляд.
А потом он вспомнил, что годился ей в отцы, что был на службе, что она принадлежала ревнивому богу. Кельвин осушил кубок и начал травить байки, коих знал величайшее множество. И как Самшит обладала даром проповедовать, также он умел смешить. Всё что угодно лишь бы увести её от тяжёлых мыслей.
У Верховной матери оказался необычайно сильный и звучный хохот, когда она не сдерживалась.
После ужина Самшит оказалась неспособна спуститься к себе, её телохранители тоже не могли её отнести, с госпожой на руках они просто застряли бы внизу. Пришлось одноглазому. Он осторожно, как величайшую драгоценность нёс женщину в тесноте трюма, слушая, как та пьяно мурлыкала что-то. Кельвин испытывал приятное тепло и пьянел сильнее, чем от вина. Когда он уложил её на узкое ложе, самшит нетвёрдой рукой погладила северянина по лицу.
– Колючий, – сказала она сквозь накатывавши сон, – хороший…
Под бдительными взглядами рогатых, наёмник протиснулся на свободу. Ему хотелось вдохнуть поглубже чистого морского воздуха, однако ветер был южным и удалось попробовать на вкус лишь запах сотен тысяч разумных существ да винные пары. Кельвин чувствовал себя вновь разрумянившимся юнцом, которого мимолётный взгляд девушки наполнял огромной силой и жаждой бравады.
– И всё же она особенная, – сказал он сам себе, – совершенно, совершенно особенная…
Висса успели похозяйничать на одеяле, расхватали недоеденные лакомства, выхлебали и разлили часть вина, хорошо хоть не обгадили всё вокруг. Не животные чай… На носу корабля появилась горбатая фигура. Она стояла возле основания бушприта, изливая на палубу морскую воду с плаща. Кельвин приблизился.
– Ну что, был в схроне?
Кивок.
– Какие-нибудь указания для нас с тобой?
Покачивание головой.
– Стало
