своё время, часто не задумываясь о том, что он и зачем делает. Так, в своё время, научил его, его отец и он жил, не нарушая устоявшихся традиций воробьиного бытия.
По утрам, чуть только первый лучик касался верхушек деревьев, он выле-тал к нему навстречу чирикая:
– Здравствуй, солнечный лучик! Я приветствую тебя! Спасибо, что ты принёс мне ещё один день! – Садился на ветку, встречал солнышко и, ощутив на себе солнечную теплоту, летел на лужайку, где купался в утренней росе.
Так происходило изо дня в день, но однажды все переменилось. Однажды распорядок дня и жизни воробья нарушился.
Прилетев на лужайку, он вдруг увидел на ней необычную гостью с узким, длинным, чёрным клювиком, чёрной грудкой и чёрной шапочкой на голове. Она бегала между ягодных листиков и окунала свой носик в капельки росы. Поднимала головку и бисеринки, распавшейся капельки, стекались по её пёрышкам. Птичка, выискивая большие росинки, повторяла раз за разом необычные движения, тем самым омывая себя.
Воробей нахохлился, он так никогда не делал. Прилетев на лужайку, он садился, забирался в самую гущу травы и принимался там трепыхаться, тем самым смывая с себя ночную дрёму и частицы пыли, которые могли попасть между пёрышек.
«Странно, – подумал Чика, – и зачем она это делает и, кто она? Как посмела, без моего разрешения, устраивать на моей лужайке свой утренний моцион? Вот я ей сейчас задам!» И с громким чириканьем слетел прямо перед носом птички:
– Ты кто? – прочирикал он громко. – Как ты посмела…?
Но здесь с ним, что-то произошло. Последний его «чирик», замер в клювике и так и не слетел звуком, а, словно передумав, растворился.
Птичка удивленно вскинула свою красивую, черную-белую головку и внимательно посмотрела на воробья. Осмотревшись по сторонам, спросила:
– Ты откуда свалился и кто ты?
Чика удивленно смотрел на неё и не мог ничего чирикнуть в ответ и, только сделав над собой усилие, пискнул:
– С веточки я, с веточки… свалился, слетел…
– Так свалился или слетел? – Птичка замерла в ожидании ответа.– Кто ты, как тебя зовут? Ты такой необычный. Пушистый.
– Я, я воробей Чика. А пушистый от того, что сердитый. Мы всегда пушистимся, когда сердимся, чтобы напугать противника.
– А я противник? – В удивлении вскинула головку птичка.– Или здесь на лужайке, кто-то ещё есть кроме нас?
– Нет, что, ты! Нет, то есть, вы! Мы здесь одни… мы с вами здесь одни, конечно, если не считать кузнечиков, да божьих коровок… вот… – Чика замер. Он почувствовал, как учащенно забилось его сердце.
«Что это со мной? Почему слабеют мои лапки и опускаются крылышки? Почему так кружится моя головка?» Ещё минутка и Чика уселся бы перед птичкой в траву. Но она очередной раз подхватила капельку росы, бросила её на себя и одна из бисеринок водички попала на воробьиный клювик. Чика от неожиданности проглотил её и ему полегчало.
– Как вас зовут, прекрасная
