с собой вода с пляжа, чтобы такое говорящее название сохранилось в преданиях? Рубиновая бухта. Кровь моряков, напоровшихся на рифы во время отлива? На эти сотни скал, которые обнажаются в открытом море, когда вода уходит? Здесь самые сильные приливы и отливы во всей Европе. Стефани хотела, чтобы мы запомнили названия скал. Я их путал. Кипящий Камень. Спящий. Три Брата. Девственник… Я так же неспособен был запомнить названия скал в открытом море, как и названия созвездий в ночном небе.
Возможно, все гораздо проще и название связано с цветом, который чаще всего здесь встречается. Красный. Почти у всех домов на острове такие ставни, особенно в Сент-Аргане. Остров красных домов, как Бель-Иль-ан-Мер – остров синих ставен. Знаменитые красные тона Морнезе, расхваленные во всех туристических проспектах Нормандии и не только, – что они скрывают?
Подростки горланили песню британских военнопленных из фильма «Мост через реку Квай», но, кажется, только я видел связь между песней и островом, известным своей каторжной тюрьмой. Развалины аббатства остались слева, мы подошли к большому перекрестку. Справа – дикий полуостров и наш лагерь. С противоположной стороны, на северо-западе, можно было разглядеть тюрьму Мазарини.
И вдруг отряд умолк.
Несмотря на расстояние, мы заметили непривычное оживление у ворот крепости. Много штабных автомобилей, фургоны, крики, собачий лай. Обычно там все было спокойно, разве что несколько не бросающихся в глаза полицейских, немногочисленные туристы, но сейчас мы ясно различали свет вращающихся мигалок, его ни с чем не спутаешь.
Там суетилась целая толпа.
– Пойдем посмотрим? – предложила Мадиха.
Все радостно согласились.
Йойо колебался, хотя его тоже разбирало любопытство, но Стефани была начеку.
– Еще чего, и речи быть не может! Возвращаемся в лагерь!
Ребята смирились, пусть и неохотно.
Арман, пожав плечами, сказал:
– Всего-навсего заключенных переправляют. Привезли кого-нибудь или увозят. В тюрьме такое, наверное, раза три за день происходит. Нечего так возбуждаться из-за пары джипов и трех мигалок…
Никто не осмелился возразить. И я не стал, но подумал, что он не прав. В другие дни заключенных перевозили без всякой такой помпы. В крепости затевалось что-то важное, непривычное, ненормальное, но меня это не касалось, у меня были другие заботы.
В лагерь мы вошли уже без песен – отряд не мог промаршировать перед отцом Дювалем гусиным шагом под звуки трубы.
– В душ, скунсы! – заорал Йойо.
Отец Дюваль вышел на порог своего кабинета – кое-как отремонтированного курятника – и глядел на нас со своей неподражаемой улыбочкой священника, которая, в зависимости от настроения, могла выражать и христианскую доброту, и откровенную насмешку.
Отец Дюваль поддерживал в лагере железную дисциплину. Священнику было за семьдесят, и он представлял собой
