губы, уже собираясь произнести, и… получила согласный кивок.
– Не скрою, я рада такому твоему решению и была в нем уверена. Желаешь, чтобы это произошло сейчас?
Искорки в чужих глазах. Испытующий прищур. Легкое напряжение, которого в другое время она бы просто не заметила.
Дана Сиаллиа ее проверяла, вот только что она хотела увидеть на этот раз? Какого поступка ждала? Беглый взгляд на себя мгновенно принес ответ. Не зря прошли уроки матери, ох не зря. Она-то думала, что уже не пригодятся…
– Дана, – чуть склонить голову в знак просьбы, но не унижаясь, – боюсь, что мне неуместно будет появиться в подобном наряде.
И это мягко говоря. Страшно представить, какие последствия повлечет за собой неуважительное отношение к чужой жизни и к такому моменту, как признание власти победителя. Нет, легкомысленное бальное платье… Хорошо, пусть не бальное, но все равно, слишком чужое… Одним словом, совершенно не годится!
– Я прошу дать мне другую одежду, я думаю, это не затруднит вас, госпожа, а мне поможет сохранить лицо.
– И какую же?
Снова эти искорки золота в глазах. Длинные пальцы ловко теребят кажущийся игрушечным кинжальчик. Судя по всему, вопрос был верным. Женщина довольна, это ощущается.
Неожиданно в крови забурлил азарт, словно ей нравилось играть в такие опасные головоломки. А может, только в такие играть и стоило? Чем выше ставка, тем слаще победа? Какие же странные мысли. Никогда раньше она не замечала за собой таких порывов, неужели и правда папочкина кровь просыпается?
– Простую внешне, но дорогую. Похожую на военную, но гражданскую. Может быть, брюки, сапоги, рубашка, колет? Простите, я не очень хорошо знакома с вашей модой.
Холодная замкнутость чужого лица. Минутный испуг – ошиблась? Нет.
Легкая, почти незаметная улыбка.
– Умница.
Послышалось?
– А теперь идите, алли. Линья вас проводит и поможет переодеться. Через пятнадцать рий за вами зайдет мой адъютант.
– Рий?
– О… – Женщина чуть нахмурилась, отложив кинжальчик в сторону. – Прости. По-вашему это будет тридцать пальм, но тебе стоит привыкать к мерам империи. – И снова это молчаливое, странное предупреждение.
– Конечно, дана. Я полагаю, что чем скорее я привыкну к своей новой родине, тем будет лучше, – твердо отвечает, намеренно обрезая последние ниточки невидимого моста. Ни к чему тут долгие прощания.
И пусть немного боязно, пусть будет даже страшно и больно. Она должна идти вперед и не оглядываться. Это не ее мир. Больше нет. А собакам собачья смерть.
Легко сказать и трудно сделать. Судить всегда страшно. И стоять на помосте перед огромной толпой страшно вдвойне. Чувствовать на себе внимательные, любопытные, ненавидящие и даже восхищенные взгляды. Дейирин смотрела на тех, кто чуть не уничтожил ее честь, ее надежды – и не чувствовала больше поглощающей душу ненависти. Лишь жалость. Оборванные,
