Сюзи.
“Чтобы проводник его не убил и не ограбил”, – сразу же догадался мистер Пэлхем.
Сюзи усталым вздохом дала понять, что он в очередной раз подтвердил ее мнение о нем, однако и мне ничего другого на ум не приходило.
“Не забывайте, при каких обстоятельствах это произошло. Была гроза”, – подсказала Сюзи нам обоим, но ободряя улыбкой меня одного.
Я, однако, не сумел оправдать ее ожиданий. Пришлось ей отвечать самой: “Железо притягивает молнии. Байрон боялся, что из-за шпаги проводника убьет молнией. Он бы себе этого не простил”.
Мистер Пэлхем хлопнул себя ладонью по лбу, как будто туда сел комар, и стал пенять на свою недогадливость. Этим он опять вызвал недовольство жены. В вину ему была поставлена удивительная способность сводить любой разговор к самому себе. Под этим предлогом Сюзи отослала мужа в гостиницу, а мы с ней погуляли по набережной, затем поднялись к бастионам Паламиди. Она помнила о моей хромоте и старалась идти помедленнее. По пути я рассказал ей о своем плане сформировать и возглавить батальон из филэллинов, прибывающих сюда со всей Европы. Сюзи слушала с интересом, а когда меня приветствовали двое попавшихся навстречу греков с ружьями и я ответил им на их языке, в ее взгляде появилось благоговение.
“Вы носите сапоги с каблуками, при вашей ноге это мучительно, – сказала она. – Если вы надели их ради меня, больше не надевайте. Я и без того смотрю на вас снизу вверх”.
Меня ожгло стыдом, но я вовремя вспомнил, что любовь к себе пробуждает тот, кто вызывает одновременно и уважение, и жалость, а не какое-то одно из этих чувств.
Внизу белели дома и церкви Навплиона. Его право быть столицей Греции доказывалось лесом мачт в порту, рядами бело-голубых флагов на балконах, сумасшедшими ценами в кофейнях и количеством бильярдных на набережной. Мы двинулись в обратный путь. Сюзи шла по краю дороги, уступая мне середину. Временами она сходила на обочину, тогда высокая сухая трава, до которой здесь не добрались козы, начинала звенеть у нее под ногами. От этого звона у меня щемило сердце.
Начало темнеть. Серый редингот и того же мышиного цвета шейный платок моей спутницы сливались с быстро густеющими сумерками. Казалось, лицо ее плывет над землей само по себе, лишенное не только тела, но даже шеи, как у ангелов на фресках греческих церквей. Для полного сходства не хватало лишь крыльев.
На угловой башне Паламиди зажгли сигнальный огонь. По контрасту с ним ночь сразу набрала силу, поглотив очертания стен и крыш ниже по склону. Город не спал, но долетавшие оттуда звуки в темноте отделились от людей и вещей, которые их производили, и зажили собственной жизнью. Они плавали вокруг нас, причудливо сочетаясь, вступая в диковинные союзы, невозможные при дневном свете. Сюзи тоже была взволнована тем, как полнится ими пронизанный пением цикад теплый воздух.
“Кузнечик, кузнечик, продай мне свою скрипочку!” – пропела она.
Только
