цель, тем больше шансов набрести на нее в самом неожиданном месте.
В соответствии со своим новым положением я составил себе следующие жизненные правила:
1. Маска обязана скрывать лицо, но подходить к его чертам, не то можно стереть кожу до мяса.
2. Видеть вещи в их целокупности – недоступная для меня роскошь. Я должен воссоздавать их из обломков и обмолвок.
3. Переводчик с языка теней – вот моя вторая профессия.
4. Ум измеряется умением его прятать.
5. Прямая дорога ведет на кладбище.
6. Если жажда вынудит меня выкопать колодец, а голод или зной – отыскать дерево, чтобы насытиться его плодами или спастись от солнца в тени его кроны, и если на дне колодца я днем увижу звезды, а в шуме листвы услышу музыку сфер, следует помнить, что ни то, ни другое не входит в мою задачу.
Итак, я в Царском Селе.
Темнеет всё раньше, от прудов тянет сыростью. Во дворце холодно и тихо, парк пустынен, флигели населены тенями вместо людей. Всё здесь напоминает царство мертвых, которым, как верят наши простолюдины, правит теперь не Аид, а расставшийся с ладьей и веслами перевозчик Харон. Медяки, взимаемые им с пассажиров, дали ему средства навербовать наемников и устроить переворот. Император Александр Павлович – тоже узурпатор престола, и, подобно бывшему лодочнику, любит туман, холод и молчание. На этом фоне призрак убитого при его попустительстве отца выглядит менее пугающим.
Есть старинная песня, которую в детстве пела мне мать. Она афинянка, хотя здесь я выдаю ее за донскую казачку, а эту аттическую балладу не знают даже морейские греки, не говоря об александрийских, как мой отец. В ней поется, как три юноши выкрали у Харона ключи от своих могильных плит и решили бежать из подземного царства. Об этом плане узнала девушка, тоже мертвая. Она стала просить их взять ее с собой.
“Нет-нет! – отвечали они. – Шумят твои шелковые юбки, стучат твои каблуки, блестят под луной твои распущенные волосы – ты выдашь нас Харону!”
“Я сниму шумные юбки, – обещала им девушка, – я срежу мои пышные волосы, я оставлю Харону мои золотые башмачки…”
Я рад бы обриться наголо и уйти отсюда хоть босиком. О политике со мной всё равно никто не говорит, кроме камер-секретаря Еловского, но, чтобы извлечь что-то ценное из наших с ним разговоров, нужно уметь в потоке его красноречия отделять мысли, принадлежащие ему самому, от заимствованных им у государя. Сам он не отличает одно от другого. Он – тень своего патрона. Такие тени ложатся на закате зимнего дня – удлиненные, подобострастно копирующие движения тех, кому обязаны своим существованием, и все-таки не способные повторить их сколько-нибудь похоже.
Еловский – вдовец и, по словам Тарасова, последние годы обходится без женщин. Мужчины также его не интересуют. Причина – загадка для меня. Он не так богомолен, чтобы этим объяснить его аскетизм, а половые органы у него нормально развиты. Я осматривал их, когда он страдал воспалением мочевого
