была счастлива. Кажется, в количестве поклонников дочери ей чудился какой-то личный успех. Грача передернуло. Озноб забил его, и он обхватил себя руками за плечи.
– Я смотрю, Верига ей больше понравился, – доверительно сообщила Власта. – Он и наездник видный, и собой хорош… Ну, что мне с ней делать? – она точно спохватилась, пряча женское счастье за материнским укором. – Что ты мне посоветуешь? Цветослав, ты ей почти как брат, вы вместе росли.
Грач взвился и, стискивая зубы, выкрикнул зло и обессилено:
– Почему я обязан советовать?! Кто я ей?…
Власта оторопела. Грач прикусил язык и добавил тоном пониже:
– Сама разберётся. Не маленькая.
– Не маленькая, – не слишком-то в это веря, согласилась Власта. – Сегодня её Златовид пригласил покататься на лошадях – так пошла, про Веригу не вспомнила, – заметила с иронией. – Ты, говорит, мама, и не думай, Злат мне не объяснялся, он просто друг, – и снова сквозь смешинки послышались затаённые радость и волнение.
– Златовид? – переспросил Грач, будто взмолился.
– Ну да… – Власта внимательно посмотрела на него. – А твои как дела? – вдруг сменила тему.
– Да, дела… – Грач заторопился, точно вспомнил что-то. – Пора мне. Едва не забыл.
Суетясь, он взобрался на Сиверко и во весь дух погнал его к хутору. А влетев на двор, едва расседлал коня, вбежал в горницу и с разбегу бросился на стену, колотя по ней кулаками.
– Тюрьма моя… Никогда, никогда мне не повезет… Гад я… Несчастный…
Шкатулка выскользнула из-за пазухи и ударилась об пол. Обречённый он уставился на неё. Она не разбилась.
– Ру-уна, – застонал он. – Ну почему? Почему опаздываю всегда я, а не Севрюк с Веригой? За что мне это наказание! – Он схватил шлифованный до зеркальной поверхности поднос. Оттуда на него глянуло чернявое с испуганными глазами лицо. – Это ты виноват! – крикнул он и врезал кулаком по зеркалу. Зажатый в руке поднос отшатнулся, глухо звякнул, отражение сделалось злым. – Ты тянул, ты медлил – зачем? Чего ты ждал? Боялся! Ты изменить себя и свою жизнь боялся. Ты – трус. Как же, что люди подумают! Изгой, а возомнил о себе! – Он запустил подносом в угол горницы.
Поднос со звоном отскочил, покатился, опрокинулся, крутясь и громыхая. Грач и сам вздрогнул от грохота. С дрожью прилетело отчаяние с готовыми хлынуть слезами.
– Почему именно я – изгой? Я же хотел малого. Хотел, чтобы она была рядом. Почему не сбылось? За что? – Вдруг в горечи пришло осознание: – Это мне за прошлое. За Снежку… За Чаику… За Ладиса… Три загубленные жизни. Загублена и моя, – осознание не облегчило муки, а обрекло на ещё горшие. – Что – не будет прощения? – спросил он, оглядываясь по сторонам. – Никогда? Даже если я признаю, что был подл, что хотел бы всё исправить, да не могу! Нечем.
Захотелось забыться и скорчиться на полу, как зародыш, а неподвижно лёжа, всё время надеяться, надеяться, надеяться… Он бесцельно ласкал
